Любовь Буткевич - Солдаты милосердия

Узнаем, что подполковнику Ерофееву поручено формирование гарнизонного госпиталя в Закарпатском военном округе.

— Девчата, вы напрашивались поехать на Дальний Восток, — начал подполковник Темкин. — Но там, к вашему счастью, можно сказать, делать уже нечего. А вот мы хотим предложить вам поработать еще в гарнизонном госпитале, который находится в Закарпатье, в городе Мукачево. Как вы на это посмотрите?

— Это не приказ. По желанию, — добавил капитан Таран.

— Все спешат домой, — пояснил подполковник Ерофеев, — по разным причинам не могут остаться. Но в Карпатах и других местах продолжается борьба с бендеровцами, украинскими националистами, и, к сожалению, продолжают страдать люди, продолжают поступать в госпиталь и раненые. Кто-то же должен их лечить.

Мы с Шурой переглянулись. Подумали. Конечно, страшно хотелось домой. Но что было делать — отказываться, как все? И решили:

— Раз надо — мы согласны.

— Вот спасибо! — пожал нам руки подполковник Ерофеев. — Я не сомневался, что вы именно так и поступите.

— Жаль расставаться, девчата, но ничего не поделаешь, — произнес Темкин. — Вы там долго не задержитесь.

На прощание, поблагодарив за службу, за работу, начальник и замполит пожелали нам здоровья и счастья в мирной жизни.

Времени на сборы нам дали столько, чтобы уложить личное имущество по вещевым мешкам и попрощаться с теми, кто здесь еще находился. Это штабные работники, шеф-повар Лида Богомолова, без кого не могли обойтись. До последних дней задерживали парикмахера Люсю Гузенко. Лейтенант Рудина, заведующая аптекой, подводила итог израсходованных лекарств, что необходимо было для истории госпиталя. И вот трогательное расставание с «папашей», старшиной Иваном Александровичем Блохиным…

Получив положенные документы, мы выбыли из личного состава ХППГ-5148, как нам сказали, с честью выполнившего свою миссию.

Из Станислава, через крутые подъемы и спуски Карпатских гор, прибываем в Мукачево, уютный городок, утопающий в зелени, где множество фруктов, особенно винограда и груш, очень сочных и ароматных, где по улицам города растут каштаны и грецкие орехи.

В городе необычно тихо и спокойно, Жизнь идет размеренно. Никто и никуда не спешит. И нам не надо спешить. Больные и раненые поступают не сотнями за сутки, а единицами. Чаще прибывают больные с температурой, иногда с приступами аппендицита, и их сразу же оперируют.

Но в кажущемся тихим местечке жизнь шла не так-то спокойно. Несмотря на то что войны нет уже несколько месяцев, бои, так сказать, местного значения продолжались. Велась борьба с теми, кто не давал покоя людям, мешал налаживать послевоенную жизнь, кто устраивал засады в горах, подстерегая идущие, в основном военные, машины, чтобы столкнуть их в пропасть глубоких карпатских ущелий.

Естественно, были жертвы среди тех, кто остался жив, пройдя войну, кому предстояло потерпеть еще немного, чтобы вернуться и переступить порог родного дома. В этих краях еще продолжительное время жизнь будет тревожной.

Город Мукачево не был разрушен войной и потому нам казался удивительно красивым. Обычным порядком работали все предприятия и театры. Теперь мы имели возможность наверстать упущенное за годы войны — смотреть все кинофильмы, какие шли в кинотеатрах.

Такая непривычно легкая наша жизнь и служба длилась до ноября сорок пятого. Потом не без сожаления расставались мы с этим полюбившимся городком, к которому успели привыкнуть.

Наконец прибываем туда, где формируются и отходят составы с демобилизованными на Урал, в Сибирь — по разным направлениям. Замирало сердце от переполнявшей душу радости: скоро будем дома!

Ноябрь, а здесь еще тепло. Ласково греет солнышко, провожая нас. На станциях множество фруктов.

— По-ско-рей, по-ско-рей! — наконец застучали колеса.

Опять спешу. Теперь спешу домой. Слишком долго задержалась. А маме обещала, что сразу же вернусь, как окончится война.

Сидим с Шурой на скамейке у открытой двери вагона и вспоминаем тех, с кем не так давно расстались. Многие из девчат уже дома.

Нашими спутниками по вагону оказались сибиряки и дальневосточники.

Я мысленно мчусь домой через весь путь, какой предстоит преодолеть до Урала…

Мои размышления прерывает звонкая, задорная песня, начатая попутчиками:

Дружный хор подхватывал припев. Казалось, что от радости и счастья пела сама душа у этих солдат, возвращающихся с великой битвы на Родину, которую они отстояли дорогой ценой.

Ближе к северо-востоку становилось прохладнее. Начинал пролетать снег. Вот и Москва. И уже в снегу. А в Кирове настоящая зима с глубоким снегом и тридцатиградусными морозами. И на станциях продают уже не фрукты, а толстые теплые носки и варежки. Торговцы, пробегая вдоль эшелона, покрикивают, соблазняя самокатными валенками:

— По-ско-рей!..

Уже мелькают знакомые поля и леса, да не украинские хаты, а деревянные домики уральских сел и деревень. Все больше охватывает волнение.

По дороге, идущей параллельно железнодорожной линии, бредет колонна военнопленных вражеских солдат. У некоторых из них ноги обмотаны цветными тряпками и веревками, подвязаны подметки. На головы надеты пестрые женские платки, защищавшие уши от уральских тридцати-сорокаградусных морозов, а поверх натянуты ставшие бесформенными пилотки. И сами они под пристальным взглядом советских людей и проезжавших фронтовиков тоже превратились в бесформенные существа.

— Эй, вояки, за свои уши боитесь — не оставить бы их в России? Где ваша воинская выправка? Куда делась гордость немецкая? — произносит пожилой усатый сибиряк.

— Завидуете нам небось? Так вам и надо! — с возмущением говорит его сосед. — Для нас-то война окончилась. Мы возвращаемся домой со спокойной душой, с чистой совестью. А с какой совестью вернетесь вы? Как посмотрите в глаза родным, своему народу?

Вот и знакомый поворот. Мелькнул зеленый огонек семафора, раздался свисток паровоза, и состав, замедляя ход, потянулся по территории станции Нижняя Курья.

Стою в дверях вагона, готовая выпрыгнуть на ходу. Еду без предупреждения, поэтому никто не встречает. Отец и мать нездоровы. Не захотела беспокоить.

— Ну вот, доченька, ты и дома, — произносит усатый сержант. — А нам, сибирякам, еще неделю жить на колесах.

— А вы, папаша, подгоняйте эти колеса. Знаете, мне помогало. Казалось, и верно они ускоряли свой бег, когда я в такт стука колес про себя повторяла: по-ско-рей, по-ско-рей!

— Спасибо, дочка, за совет. Будем подгонять колеса хотя бы одного вагона и то побыстрее доберемся, — тоже шутит он.