Игорь Всеволожский - Неуловимый монитор

Монитор открыл огонь. Первый же залп был удачен. «Железняков» выпустил около сотни снарядов. За это время орудия канлодки были введены в строй.

По показаниям захваченного нашей разведкой гитлеровца, противник организовал в лесу склад боеприпасов.

Цель далеко в тылу у противника, и корректировочный пост к ней не вышлешь. Как уничтожить склад? Обстрелять всю площадь с большой плотностью огня? На это нужно много снарядов.

Гуцайту пришлось отыскать дерево повыше, обвязать себя зеленью и залезть на вершину. В стороне от цели он отыскал хороший ориентир. Артиллеристы дали по нему два пристрелочных залпа, а третьим — накрыли. Пристрелка окончена. Теперь можно перенести огонь и на основной объект — склад боеприпасов.

Поступили команды от Гуцайта: «Прицел… целик… очередь 10 снарядов…»

Стали видны клубы дыма и пыли, поднимающиеся вверх, к облакам.

Снова команда: «Право… прицел». Снова клубы дыма и пыли…

Так мы нащупали склад. Пошла пятая очередь в десять снарядов. Из-за холма, скрывавшего от нас склад, к небу взметнулся темно-красный язык пламени, и за ним — огромной величины черный столб. Он стоял долго, пока не рассеялся. Глухой, раскатистый гул возвестил о том, что задача выполнена — гитлеровский склад уничтожен.

С наступлением темноты «Железняков» перешел на запасную огневую позицию. Она на километр ниже по течению. Личный состав начал маскировать корабль.

Мы с Королевым сошли на берег проверить, как матросы рубят деревья для маскировки: не демаскируют ли они своей работой корабль. Но нет, наше беспокойство напрасно; матросы четко усвоили: если хочешь жить, не руби сук, на котором сидишь…»

В этот свежий неяркий день «Железняков» стоял у берега, прикрытый осенней листвой. Георгий Ильинов принес командиру в каюту две радиограммы. Одна оказалась сводкой: Информбюро:

«Сегодня советскими войсками оставлен Темрюк».

Другая — перехваченный приказ германского командования — предписывала:

«Всем соединениям и частям германской армии, действующим в районе Кубани, приказываю: захватить монитор, находящийся у нас в тылу. Экипаж в плен не брать. Матросов — расстрелять, офицеров — повесить».

— Можете идти, — сказал Харченко и, постучав в перегородку, позвал Королева.

Сутулясь, вошел Алексей Дмитриевич.

— Чтобы нам попасть в Черное море, — сказал командир, показывая ему обе радиограммы, — надо пройти захваченный немцами Керченский пролив. Но чтобы добраться до Керченского пролива, нужно сначала выйти в Азовское море. А к нему у нас остался только один путь. Вот тут, — показал он на карте, — через приток Кубани Казачий Ерик мы пройдем в Ахтанизовский лиман, выйдем в узкую, мелкую речушку Пересыпь… Речушка в десять метров ширины и глубиной — воробью по колено. Алексей Емельянович посмотрел в глаза Королеву.

— Понятно, — кивнул головой комиссар. — Будем надеяться, что успеем проскочить, пока фрицы установят на Пересыпи свои батареи.

— А если уже установили?

— Тогда… — сказал в глубоком раздумье Королев. — Тогда придется спасать людей. Взорвем корабль, чтобы он не достался фашистам, а людей уведем через кубанские степи на Кавказ, к нашим.

— Никогда! — выкрикнул гневно Харченко. — Корабль я не покину…

— Ты забыл, Алексей, — глядя в упор на командира, сказал комиссар, — что человек дороже самой драгоценной, самой совершенной машины.

— Я знаю это, Алексей Дмитриевич, — взволнованно заговорил командир. — Но и ты пойми меня. Не могу я бросить корабль. Не могу я уйти с него, и потом… у меня руки не поднимутся взорвать наш «Железняков». А уж если взрывать… так лучше и я взлечу вместе с ним!..

— А кто поведет людей?

— Ты.

— Нет. Если нужно будет вести людей на Кавказ, их поведут двое — ты и я!

Харченко низко склонился над картой.

— Но я думаю, — продолжал Королев, — надо попытаться прорваться…

Алексей Емельянович поднял голову.

— Я все еще продолжаю верить в нашу счастливую звезду, — улыбнулся комиссар. — Мы прорвемся!

— Я тоже так думаю! — воскликнул Харченко.

Кто-то постучал в дверь.

— Войдите.

Вошел радист.

— Еще одно сообщение, товарищ командир корабля.

На белом листе бумаги было написано только шесть слов:

«В устье Пересыпи немцами установлены батареи».

Командир передал листок Королеву и сказал радисту:

— Можете идти.

Ильинов четко повернулся и вышел, притворив за собой дверь.

— Надо сказать экипажу правду, — предложил Королев.

— Да, — согласился Алексей Емельянович и тотчас позвал: — Губа!

— Есть Губа! — доложил вестовой, появившись на пороге.

— Позовите офицеров.

Через несколько минут весь офицерский состав собрался в кают-компании: Павлин, у которого завитки усов опустились книзу; Миша Коган, с измученным, усталым лицом; Кузнецов, осунувшийся, но, как всегда, чисто выбритый; юный Володя Гуцайт, с синими полукружьями под глазами…

— Вот что, — сказал командир корабля, — я должен вам объяснить положение. Единственный выход в Азовское море — река Пересыпь — занят противником. В устье речки на обоих берегах немцы установили тяжелые батареи. Они, черт их побери, станут палить по нас в упор. Мы за эти дни привыкли глядеть в лицо смерти. Но тут придется встретиться с десятком смертей. Это не Викета, не Дунай и не Дон. Тут маневрировать негде. Ход у нас — тихий. Речонка — десять метров ширины! Мы с комиссаром обсудили положение и задали себе вопрос: имеем ли мы право рисковать вашими жизнями, жизнью всего экипажа? Предлагается выбор: теперь же взорвать корабль и уйти по суше к своим, на Кавказ…

Он выжидающе посмотрел на офицеров. Как потемнели, помрачнели их лица!

— Есть, правда, и другой выход. Прорываться там, где нас ждет не одна, а десять смертей… Такая попытка на этот раз может нам всем стоить жизни. Но она дает надежду… она подает нам небольшую надежду, — дрогнувшим голосом продолжал командир, — спасти наш боевой корабль, наш родной «Железняков», который столько раз спасал наши жизни! Что вы скажете? — спросил Алексей Емельянович. — Мы с комиссаром ждем вашего ответа…

Офицеры молчали. Франтоватый Кузнецов мял скатерть, Павлин, потупившись, крутил ус, Володя нервно катал по скатерти хлебный шарик, а Миша Коган смотрел в потолок и о чем-то мучительно думал.

— Так, значит, будем взрывать корабль? — спросил командир.

— Ни за что! — вдруг выкрикнул Гуцайт. — Может быть, я не имею права высказывать свое мнение раньше других, я ведь тут самый младший, но я считаю, что наш «Железняков» сделал нас моряками. Мы выросли на нем, возмужали, на нем мы научились воевать… И неужели мы теперь бросим его в беде, покинем, взорвем? Ведь это все равно, что предать друга! Мне думается, лучше погибнуть вместе со своим кораблем, но не потерять черноморской чести!