В. Подзимек - На всю жизнь (повести)

Отца больше всего интересовало, как обстояли дела с Люцией. После слов сына, что «дело дрянь», он поинтересовался о подробностях…

Удар был совсем несильным. Рядовой Вашек остановил машину и вместе с отцом выбежал на дорогу, В кювете лежал пожилой мужчина, и им показалось, что он не дышит. Чуть-чуть дальше лежал велосипед. Точнее, груда металлолома — все, что осталось от велосипеда.

До сих пор рядовой Вашек рассказывал все довольно вразумительно. Видимо, все время, пока ждал меня в коридоре, он обдумывал, что скажет… Он остановился, не зная, что говорить дальше. Я не хотел давить на него, и в кабинете воцарилась тишина.

— Сварю кофе, — сказал я, когда тишина начала действовать на нервы.

В тот момент, когда я наливал в ковшик воду, наверное, потому, что я не обращал на него внимания, Вашек сказал мне, что когда он увидел, что произошло, то убежал с места происшествия. Как мальчишка. Он долго бродил по лесу и только потом сообразил, что его поступок — настоящая глупость. Не сможет же он вечно сидеть в этом лесу. Когда-нибудь все равно придется выйти и ответить за все.

Вашек вернулся на место трагедии. Ожидал, что там увидит «скорую помощь», милицейские машины и белые линии, обозначающие тормозной путь. Но ничего подобного не нашел. Ему вдруг пришло в голову, что все это лишь кошмарный сон, от которого он сейчас проснется.

Потом он направился к дому. Мать и свояченица смотрели телевизор, а брат только что вернулся со стадиона и ужинал. На вопрос об отце ему сказали, что тот еще не вернулся.

Путаясь, Вашек стал им рассказывать о том, что произошло. Брат, не дожидаясь окончания рассказа, позвонил в больницу, и там ему сообщили, что велосипедист, доставленный несколько часов назад, пока еще в сознание не пришел.

Оба брата пошли в милицию. Дежуривший подпоручик сообщил им, что их отец в лаборатории. У него в крови обнаружили полторы промилле алкоголя, а это означает, что он сбил человека в состоянии опьянения и будет помещен в камеру предварительного заключения. Отец просил передать семье, что сознает всю ответственность за происшедшее и готов понести наказание.

Рассказ дежурного мало что им разъяснил. Вашей заявил, что это все не так, и хотел рассказать, как было в действительности. Однако брат взял его под руку и вывел на улицу.

Рассказав матери и свояченице, что им удалось узнать, они стали рассуждать, что бы могли означать слова отца. В конце концов они пришли к выводу, что отец взял вину сына на себя, и определили причину, почему он так поступил. Видимо, отец сказал себе, что ему терять нечего, что жизнь его уже прошла, потому что через год он уходит на пенсию, а в связи с тем, что у него имеются большие заслуги перед фабрикой и перед городом, суд будет к нему более благосклонным, чем к сыну.

Но разве могли они допустить это?

Начался спор, который прекратила мать, сказав Вашеку, что ему пора возвращаться в часть.

Вашек успел вернуться до подъема. Разумеется, через забор…

— Поедешь завтра утренним поездом, — повторил я, когда Вашек закончил свой рассказ.

— Вы ничего мне не скажете по этому поводу, товарищ поручик? — спросил он, и в его вопросе удивление смешалось с возмущением.

— Недавно про тебя кто-то сказал, что ты плут, — ответил я. — Видимо, тот человек был прав. Видимо. Но точно не знаю.

— Благодарю вас, товарищ поручик. Мне стало намного легче, — доверчиво произнес Вашек.

— Самое неприятное еще впереди, — решил я показать ему, что меня на эмоции не поймаешь.

После ухода Вашека я пошел к Индре, но его в кабинете не было.

Не хочу утверждать, что перечень моих добродетелей весьма обширен, но одной из них я бесспорно обладаю — пунктуальностью. Я привык приходить всегда точно в установленное или условленное время, и не только туда, где за опоздание меня ожидали бы неприятности. В тот день меня все-таки что-то неотложное задержало в штабе полка, и теперь я с десятиминутным опозданием и угрызениями совести по поводу того, что у пяти людей попусту отнимаю время, спешил в клуб на заседание батальонного комитета Союза молодежи.

Из комнаты раздавался громкий смех, такой громкий, что его было слышно в коридоре. Я влетел в комнату, и смех сразу же утих. Извинившись за опоздание, я, тяжело дыша, опустился на стул. Секретарь батальонного комитета десатник Ружичка серьезным голосом, но с веселыми искорками в глазах приветствовал меня и хотел уже открыть заседание.

— Подожди, — остановил я его. — Скажи, над чем вы так смеялись? Я уже даже не помню, когда последний раз от души смеялся. Нет, помню. С последнего ЧП, почти два месяца назад. При этом я не пропускаю ни одной комедии по телевизору и регулярно просматриваю журнал «Дикобраз».

В моих словах не было никакого злого умысла, все было именно так, как я говорил. Просто мне тоже захотелось посмеяться.

Ружичка растерялся и беспомощно взглянул на собравшихся. Он явно не знал, что мне ответить.

Должен сказать, что я с удовольствием посещаю заседания комитета ССМ. Постепенно между нами создались такие отношения, что на заседаниях я был для ребят не начальником, а лишь более опытным членом Союза молодежи, который может дать совет или принести другую пользу. Ни за что на свете мне не хотелось нарушить эти отношения.

— Разумеется, если не хотите, можете не рассказывать.

Было видно, что ребята тоже не хотели нарушить наши отношения, поэтому Ружичка, увидев положительную реакцию членов комитета, сказал:

— Мы смеялись над тем, как вчера Ержабек одурачил Петраша.

Я не хочу хвастать своим знанием личного состава батальона, но рядового Ержабека невозможно было не знать. Он относился к числу тех, кого запоминаешь с первой встречи. Рост — почти два метра, вес — около центнера. Окончил техникум, говорят, очень талантливый техник, но с одним существенным недостатком — неспособен выполнять любые задачи, требующие подвижности, ловкости и других подобных качеств. Неуклюжесть делала его несчастным в воинском коллективе. К тому же ему были свойственны индивидуализм, неумение войти в коллектив.

Как рассказал Ружичка, этот парень проводил личное время за письмами своим родителям, которых называл «мои дорогие», чему они были чрезвычайно удивлены; своей девушке, также изумленной, писал «моя милая». Писал и всем родственникам. Ребята подозревали, что он пишет письма из корыстных побуждений, чтобы напомнить, что пока он солдат, но потом станет нужным человеком. Но вряд ли это было так. За время службы в армии он сразу увидел своих близких и среди тех, кого раньше не считал родственниками.

— Вчера вечером свободнику Петрашу было скучновато, — продолжал Ружичка, — и, увидев пишущего Ержабека, он подумал, что есть шансы чуть-чуть развлечься.