Павел Нечаев - Танго смерти

— Вот что, — Цви пододвинул стул и сел. — Давай начистоту.

— Давай, — весело тряхнул головой Саша.

— Формируется новая бригада и я назначен командиром взвода. Весь взвод — «олим», [6] Репатрианты. репатрианты из Европы. Ты же сам видел, с кем плыл. Там хорошо если один из ста винтовку в руках умеет держать. А нам отчаянно нужны опытные бойцы. Положение критическое. На нас наседают со всех сторон, все висит на волоске. Арабские банды, а теперь и регулярная армия. Времени учить их военному делу как следует, не будет. В бой придется идти, как есть. А люди необученные, посылать их в бой нельзя. Я же вижу, что ты опытный солдат, это не скрыть. Поэтому я тебя прошу, не приказываю, прошу — помоги, — Цви посмотрел Саше в глаза и Саша разглядел в них то, чего не видел раньше — отчаяние.

— Я одного не понимаю, — задумчиво сказал Саша. — Зачем вообще набирать людей, зная, что времени обучить их не будет? Ведь это же убийство. Зачем людей понапрасну губить?

— Другого выхода нет. Сейчас решается судьба страны! — ответил Цви и отвел взгляд. — Кроме того, есть соображения.

— Соображения?

— Наверху считают, что новички не внесли никакого вклада в создание страны. Что они получают на блюдечке все, за что заплачено нашим потом и кровью. Они должны внести свой вклад, чтобы стать полноправными членами общества. Пролить кровь…

— Ясно, — усмехнулся Саша. — Нужна жертва. Ритуал такой, да?

— Не я это придумал! — Цви вскочил и заходил из угла в угол. — Я вообще считаю, что это абсурд и глупость. Но меня никто не спрашивает. Я получил приказ и выполню его в любом случае! Но с тобой у нас будет больше шансов выжить и победить!

— Понятно, — протянул Саша. — Да, парень, командир из тебя получится. Ты мне просто выбора не оставил. Ведь если я откажусь, получится, что я ребят бросил, предал. Молодец, ничего не скажешь. Н-да, задачка…

— В общем, так, — Цви подошел к двери и обернулся. — Мы отправляемся через три часа с центральной автостанции. С тобой, или без тебя. Решай.

— Погоди, — остановил его Саша. Цви вернулся и вопросительно посмотрел на Сашу.

— Знаешь, почему я не стал офицером? — задумчиво сказал Саша. — Меня хотели послать на командирские курсы, но я уворачивался. То морду кому-то набью, то напьюсь. В общем, каждый раз буквально с подножки уходящего поезда соскакивал. Знаешь, почему?

— Нет. Почему?

— Хреновая это работа, быть офицером. Пока ты солдат, ты отвечаешь сам за себя. Идешь, куда пошлют, делаешь, что приказали. А вот офицер… Послать в разведку боем Иванова. А почему не Петрова? А потому что Иванов хреново стреляет, а Петров меткий стрелок и на фронте давно. И если его убьют, плохо придется всем. А Иванова не жалко, помер Максим и хрен с ним, — Саша подошел к Цви и пристально глядя тому в глаза, жестко сказал: — Выбор и ответственность. Большая ответственность и постоянная необходимость решать, кому жить, а кому умереть. А потом жить с этим. Вот это самое сложное, жить с этим. Я когда это понял, перестал лезть в начальство. Не мое это…

Цви пошел пятнами, повернулся и медленно пошел по коридору, не сказав ни слова. Саша пристально глядел ему вслед, потом вернулся в комнату, сел на кровать и задумался. За окном раздались команды, послышался шум отъезжающего грузовика, а Саша все сидел, подперев подбородок кулаком.

— Вот это автобус! — Генрих, открыв рот, ходил вокруг автобуса, трогая блестящий свежей оливковой краской борт. За время скитаний по послевоенной Европе он видел разное, но такой автобус впервые. Громадный, угловатый, обшитый броней кузов, бронированные жалюзи, прикрывающие радиатор, вместо окон — бойницы. — А снаряд такая броня выдержит? И вообще, зачем это?

— Не выдержит, — расхаживающий по платформе Цви услышал вопрос и снизошел до ответа. — На дорогах постреливают, поэтому автобусы бронировали.

Припекало солнце. Время приближалось к полудню, и островок тени под навесом становился все меньше. Генрих был единственным, если не считать Цви, кто рискнул высунуть нос из-под полукруглого навеса. Остальные — человек тридцать, теснились в тени, стараясь не прижиматься друг к другу. Среди них было много знакомых лиц — и Чистюля и капо и другие с парохода.

— Да когда же мы, наконец, поедем? Командир! Ведь все уже давно собрались! Чего ждем? — обмахиваясь газетой, простонал кто-то.

— Когда я скажу, тогда и поедем! — резко ответил Цви и вперил взгляд в спросившего. Тот побледнел и чаще замахал газетой. Подавив бунт, командир взвода продолжил мерить шагами платформу, поглядывая на часы. Вокруг прибывали и отходили автобусы, из динамиков что-то неразборчиво бормотал хриплый голос диспетчера. Широкая площадь, со всех сторон окруженная деревьями, была заполнена шумом моторов и гулом голосов. Центральная автостанция жила своей жизнью. И только маленькая группа на дальней платформе продолжала ждать.

— Не придет он, — вполголоса сказал Давид, когда Генрих вернулся под навес. — Наши пути разошлись.

— Ну не придет, так не придет, — хлопнул себя по колену Мозес и спросил, обращаясь к Генриху: — Где здесь туалет?

— Там, за домом направо, — показал рукой Генрих. Мозес быстрыми шагами направился туда. Сидевшие в тени проводили его ленивыми взглядами. Вскоре он вышел из-за дома и неторопливо пошел назад. Генрих ждал, пока он подойдет, чтобы поздравить с облегчением, но Мозес вдруг свернул в сторону и подошел к группе людей, ждущих автобуса под одним из навесов. Генрих потерял его из виду и направился туда, больше от скуки, чем из любопытства. Подойдя к навесу, за которым скрылся Мозес, он увидел, что тот разговаривает с какой-то женщиной. Женщина была не одна, с ней было двое детей, один подросток, почти юноша и мальчик помладше, лет десяти-одиннадцати на вид. Лица женщины Генрих не увидел, ее заслонял Мозес. Лицо старшего мальчика Генриха удивило — бледное, напряженное, с поджатыми губами. Ненавидящее. Мозес что-то горячо объяснял. Жестикулировал. Женщина слушала, а потом отвернулась. Мозес тронул ее за рукав, и тогда женщина отвесила ему пощечину. От пощечины голова Мозеса мотнулась, он шагнул назад и между ним и женщиной тут же встал сжавший кулаки подросток. Мозес постоял, затем повернулся и как побитая собака пошел прочь. Когда он проходил мимо, Генрих увидел застывшее, точно неживое лицо Мозеса и отшатнулся. Мозес пошел мимо, как деревянная кукла.

— Что случилось? Что такое? — спросил ошарашенный Давид, у Генриха, увидев, что Мозес вернулся сам не свой. Мозес не ответил, тогда Давид вцепился в Генриха: — Что с ним?

— Да там какая-то баба с детьми. Они разговаривали, а потом она ему как даст пощечину! А он… — возбужденно затараторил Генрих. Мозес невидящим взглядом смотрел куда-то в сторону.