Павел Нечаев - Танго смерти

— Дома, — сказал Саша морозному утру. — Дома…

Немцев выбили из Киева полтора года назад и трамваи уже ходили. Побитые осколками, без стекол, часто просто грузовые — но ходили. Саша доехал до кольца у станции Лукьяновка, а дальше пошел пешком. Сначала он думал пройти напрямик, через Яр — выросший на Куреневке, он знал все тропинки. Но передумал — полезешь в засыпанный снегом Яр, вылезешь белый, как снеговик. Поэтому он пошел вокруг Яра. Тем более, что после поезда ему хотелось размять ноги. Никого из знакомых Саша по дороге не встретил… Редкие прохожие спешили по своим делам, кутаясь в обноски. Вскоре показался дом. Толкнув знакомую дверь, Саша прошмыгнул мимо кухни — он хотел сделать сюрприз, чтобы первым его увидели не соседи, а родные. Длинный коридор утопал в полумраке. Где-то наверху, облепленная паутиной, тускло светила единственная подслеповатая лампочка. Прежде чем постучать, Саша остановился и перевел дыхание.

Долго никто не открывал, наконец, за дверью послышались шаги. Саша загодя развел руки в стороны, чтобы обнять.

— Чего надо? — в приоткрывшуюся щель высунулась нечесаная голова. Человек смерил Сашу взглядом и стал тереть заспанные глаза. — Ты кто?

— А ты кто? — Саша толкнул человека в грудь. Тот отлетел вглубь комнаты, дверь распахнулась, и Саша вошел внутрь. На мгновение у него мелькнула мысль, что он ошибся, не туда зашел. Но он тут же отмел ее: дом тот же, квартира та же, да и комната — вон, на притолоке черточки, сделанные химическим карандашом. Отец отмечал их с Мишкой рост. Нет, он пришел куда надо. Но тогда почему ему открыл чужой человек? И куда делись их вещи, их мебель?

— Ты что хулиганишь, я милицию позову, — заверещал, поднимаясь с пола, открывший Саше дверь незнакомый плюгавый мужичок.

— Ты что здесь делаешь? Это не твой дом, — сказал Саша, занося руку для удара.

— Мой! Я тут прописан!

— А Лурье? Здесь должна жить семья Лурье? — спросил Саша, опуская руку.

— Ничего не знаю, у меня ордер есть. Все чин-чинарем и печать имеется. В исполкоме выдали! — заявил, на глазах обретая уверенность, мужичок. — Что вы хулиганите, товарищ?

— Саша, господи! — раздался голос за спиной и Сашу стиснула в объятиях тетя Дуся, соседка из угловой комнаты.

— Теть Дусь, — растерянный Саша снова почувствовал себя маленьким мальчиком. В детстве он часто крутился возле тети Дуси, когда та готовила еду, надежде, что ему перепадет что-то вкусненькое. И перепадало — строгая с виду, дородная тетя Дуся любила детей.

— Так, ну-ка, пошли, — тетя Дуся мигом сориентировалась и повела Сашу прочь из комнаты. Встревоженные шумом, из своих комнат выглядывали соседи.

— В общем, вывесили они приказ, — рассказывал Павел Ильич, сосед, одноногий инвалид. — Всем жидам явиться на угол Мельниковской и Дохтуровской. С вещами…

— Это где такие? — тупо спросил Саша, чувствуя, как разгорается в груди ноющая боль. Тетя Дуся увела его на кухню, усадила на табурет и сообщила страшную новость. Саша сначала не поверил, не хотел верить. Ему налили стакан водки, а затем Павел Ильич, как самый заслуженный и уважаемый человек, стал рассказывать ему, как все было. Саша слушал, как сквозь вату — ему казалось, что он спит и видит страшный сон.

— Это они так Мельника и Дегтяревскую обозвали, — объяснил кто-то из-за спины.

— Народ тогда еще поговаривал, что это ваши Крещатик взорвали, — кивнул Павел Ильич. — Ты извини, конечно, но из песни слов не выкинешь. В общем, поверили. Ну а немцы слух пустили — вывезут, мол, евреев, чтобы защитить от погромов. Опять же станция там… Ваши поверили и пошли. Весь Подол пошел, бабы, старики, детки… — при этих словах тетя Дуся прижала руку ко рту. — А там паспорта отбирали, раздевали и в овраг. Мы тут чуть с ума не сошли — день и ночь пулеметы: тра-та-та, тра-та-та…

Народ завздыхал, вспоминая пережитое. Рассказывали, что расстреливали не немцы — украинцы, из западных. Как донесла на чудом выбравшегося из Яра мальчика соседка. Он выполз, пришел домой — а соседка увидела и донесла, уже когда все знали, что расстреливают. Как народ грабил опустевшие квартиры. Саша слушал, что оговорят люди и чувствовал, как внутри у него ворочается что-то темное, страшное. Всю дорогу домой он гнал от себя нехорошее мысли. До фронта доходили слухи о том, что творят немцы на оккупированной территории. А отсутствие писем только усугубляло тревогу. Но, несмотря ни на что, Саша надеялся. Его отец, такой умный, сильный — он не мог просто так уйти, как баран на заклание.

— И моих, значит, тоже? — глухо спросил Саша.

— Твой батька, земля ему пухом, тогда сразу сообразил, что дело нечисто. Вещи собрал и вместе со всеми они пошли, да не дошли, — Павел Ильич крякнул. — Башковитый мужик был Арон, ничего не скажешь. И так, понимаешь, тихо все провернул… Мы же думали, что твои со всеми там остались. А они спрятались. Помнишь Запорожца, мастера с хлебозавода? Они с твоим батькой были друзья не разлей вода. Вот он их у себя и спрятал.

— А что было потом?

— Продал их кто-то, — Павел Ильич пожал плечами.

— Да что ты врешь, — истерично взвизгнула Дуся. — «Кто-то», как же! Прасковья, сучка, продала. Выследила, донесла и со своим муженьком потом из хаты Запорожца добро вывозила на площадке.

— Запорожца тоже… того. Вместе с семьей, — Павел Ильич склонил голову. — За то, что помог.

— Это какая Прасковья? У которой муж биндюжник?

— Она самая. Она тут многих евреев продала. Рыскала повсюду, нос свой в каждую щель совала. Что подозрительное найдет — тут же немцам бежит докладывать. А они ей премию — тысячу рублей, корову. Да еще вещи разрешат взять…

— И что с ней теперь? Сидит? — спросил Саша.

— Да куда там, — Павел Ильич махнул рукой. — Не до нее властям.

— А вы ходили? Писали?

— Да как-то… — Павел Ильич смешался.

— А вещи, может, что из вещей осталось? — Саше вдруг захотелось взять что-то на память.

— Да мы это… — Павел Ильич смешался еще больше. — Мы же думали, что твои все сгинули. А ты на войне, откуда тоже не вдруг вернешься. Так вещи разобрали, которые нуждающие…

— Ясно, — процедил Саша и встал. — Ладно, пойду я. Будьте здоровы.

— Да куда ты на ночь глядя? — всполошилась тетя Дуся, хотя до ночи было еще далеко.

— Да, парень, ты, это… оставайся, — подал голос сидящий в углу новый жилец. Все время, пока шел разговор, он сидел тише мыши и прятал глаза. — Можешь у меня переночевать. Нешто мы без понятия?

— Спасибо за все, но я пойду, — Саша распрощался, твердо отказываясь от вялых попыток остановить его. Было видно, что соседям неловко, неудобно, но они рады, что он уходит. — Вот, теть Дусь, я своим вез, — Саша вывернул сидор. На стол посыпались завернутые в бумагу куски мыла, шоколадки, консервы. — Угощайтесь, чем бог послал. Помяните, как положено.