Богдан Сушинский - Маньчжурские стрелки

Когда окончательно стемнело, группа уже была у Калитино. Деревенька казалась вымершей, с трудом верилось, что в этих домах-призраках кто-либо может обитать. Иволгин с душевным содроганием подумал, как это страшно: прожить всю жизнь в подобной глухомани.

— Решились бы жить в этой пустоши, ротмистр? — спросил он Чолданова, как только группа расположилась в овраге, метрах в ста от избы Раздутича.

— Почему же, может, и жил бы. В подобном удалении от мирской суеты тоже есть что-то возвышенное.

— Вот как? А я не решился бы. Каких-то двенадцать-тринадцать хат, а вся жизнь где-то там, по поселкам, большим городам. Нет, не решился бы. Добровольная пожизненная ссылка — вот что это такое. А мне всегда хотелось настоящей, полноценной жизни.

— Что угодно ожидал услышать от командира диверсантов, только не это, — язвительно улыбнулся Чолданов. — Мужчина, мечтающий о какой-то там иллюзорной настоящей жизни, не посвящает свою реальную, единственную и, увы, очень короткую жизнь службе в армии. Что мы с вами видели, господин подполковник? Гарнизоны, походные повозки да блуждания по даурским лесам.

— Тоже верно, — мечтательно вздохнул Иволгин, — по лондонам да парижам она, жизнь эта самая.

— И потом, коль уж мы решаемся сражаться и умирать в этой глуши, то и жить в ней тоже должны решаться. Разве я не прав?

— В том-то и дело, что правы. Логика, мать его… — удивился этому парадоксу Иволгин. — Даже в такой глуши решаемся и драться, и умирать.

Едва слышно прошуршала трава, и за бруствером оврага возникла голова Мамонта.

— На месте они. Машина, часовой — все, как полагается. Часовой сидит на подножке, дремлет, а водитель и двое из охраны в избе почивают, пьянствуют то есть. Что делаем, атаман?

— Брать их будем. Кстати, арестант этот где?

— Пока неясно. Очевидно, в машине остался, в воронке, коль часового выставили.

— Точно, в машине. В дом повести побрезгуют, — поддержал его версию Перс. — К тому же это опасно. Слушай, Мамонт, бери татарина и снимайте часового, а я следом — на прикрытие.

— Ты чего это раскомандовался? — огрызнулся Мамонт. — У нас вон командир-атаман имеется.

— План утверждаю, — отозвался Иволгин. — Действуйте, мы подойдем вслед за вами.

Эти двое возникли у машины под видом сельских парней.

— Эй, а что это за машина у нас в деревне появилась? — заговорил Мамонт еще за несколько шагов до «воронка».

— Кавалеры из соседней деревни прибыли.

— Не может быть!

Часовой клевал носом, подпирая задний борт машины. Услышав голоса, он понял, что это местные и поинтересовался, нет ли закурить.

— Что ты зябнешь здесь? — спросил Мамонт, доставая пачку папирос. — Пойдем, у нас там выпивка и две молодки.

— Какая выпивка, какие молодки? На посту вон. Шли бы вы отсюда.

— Да черт с ним, с постом, — оглянулся Мамонт на двор Раздутича. — Кто ее тронет, твою арбу? Здесь и рулить-то толком никто не умеет.

Он чиркнул спичку и поднес часовому. Вспышка пламени слилась в сознании солдата со вспышкой смертельной боли в затылке. Ударив его ножом, Санджаков тотчас же подхватил красноармейца под мышки и потащил в кусты, где его приняли Иволгин и Чолданов, а подскочивший Перс сорвал с плеча солдата автомат.

— Эй, есть здесь кто живой? — негромко спросил он, рванув дверцу «воронка», которая, к удивлению, оказалась закрытой лишь на наружный засов, без замка.

— Есть, — едва слышно отозвался кто-то в дальнем углу.

— Выходи, отсиделся. Свободен.

— Как это… свободен?

— Не теряй времени — выходи! Часового мы сняли.

— Неужто, ворон меня не клюй?!

— Не нуди, времени в обрез.

— Да связан я и к скобе какой-то привязан.

— Служаки хреновы, — выругался Перс и, забравшись в машину, двумя ударами ножа освободил заключенного. — Хорошо хоть не заковали.

— Не успели, видать. Вы кто?

— Разбираться будем потом, а сейчас — в кусты. Там подполковник Иволгин за старшего. Господин подполковник, ясно?

— Станет ясно, когда разбудишь меня, — сдавленным от волнения голосом проговорил узник, так до конца и не поняв, что, собственно, происходит. — Дайте нож, хоть с одним из этих херувимов погуторю.

— Но здесь дело тонкое, выводить из строя нужно по-тихому, умеючи, — вполголоса втолковывал ему Перс.

— Спасибо за инструктаж, да только сам я по профессии своей военной диверсант.

— Ну?! Неужели? Какой? Чей то есть диверсант?

— Немецкий, чей же еще?

— Надо же! Никогда бы не поверил, если бы кто-то рассказал такое, — искренне удивился появлению здесь германского диверсанта Перс. — Однако удивляться тоже будем потом, а пока что на, держи, — сунул ему в руку подобранный по дороге короткий металлический прут, который носил за голенищем сапога. — Остаешься за часового, в виде приманки. Вот тебе автомат чекиста, только не вздумай палить, учись действовать врукопашную.

Болотистая равнина упрямо уводила к отрогам известковой гряды, а разбросанные по ее лугам синеватые озерца смотрели на мир, как незакрытые глаза убиенных, — умиротворенно, всепрощающе, мертвенно отражая холодное безразличие небес ко всему происходящему на земле.

Вглядываясь в них, Штубер уже в который раз ловил себя на мысли, что, в общем-то, он вполне мог остаться на одной из таких вот холодных болотистых равнин — в России ли, в Украине, в Польше или в Чехии…

В том, что он все еще взирает на этот мир не с заоблачной обители грешников, а с грешной земли, есть нечто противоестественное, в самой сути своей неправдоподобное. Если верить, что любимые богами умирают молодыми, то ему давно пора сидеть за пиршественным столом Валгаллы вместе со многими германскими воинами-предками.

— …Что вы на это скажете, Зебольд? — спросил он таким тоном, словно еще не успел вырваться из полусонного бреда.

— Должно быть, Курбатов, этот несчастный, чувствует себя очень счастливым.

— И его можно понять. — Задавая свой «глубокомысленный» вопрос, Штубер конечно же имел в виду не рейд Курбатова, а те возвышенные философские материи бытия, в которых только что позволял себе так безответственно витать. Но не мог же он требовать от неплохого служаки фельдфебеля Зебольда еще и умения читать мысли!

— Пройти по тылам врага тысячи километров! — восхищенно молвил Зебольд. — Многие ли из наших «фридентальских курсантов» могут похвастаться этим?

— Такие, как Курбатов, — это «вольные стрелки», фельдфебель. Всегда завидовал им. Терпеть не могу каких-либо заданий, когда ты намертво связан временем, местом, характером объекта. Нет, Зебольд, это не по мне. Если уж уходить в тыл врага — то только «вольным стрелком».

— Уверен, что этот проходимец — из истинно, принципиально «вольных».