Георгий Шолохов-Синявский - Волгины

Из лесу доносились стук топоров и веселые голоса саперов.

— Эй, вали! Эй, берегись! — и вслед за этим слышался, шум подрубленного падающего дерева.

В половине девятого утра прозрачный воздух над лесом зазвенел от разноголосого пения моторов. Летчики высыпали на посадочное поле, всматриваясь в небесную синеву. Командир полка, комиссар и начальник штаба, приложив руки к глазам, тоже смотрели в ту сторону, откуда, нарастая, текло ровное могучее жужжание. Не прошло и минуты, как новенькие истребители стали садиться один за другим на расчищенную дорожку аэродрома.

Командир полка построил летчиков для встречи. Виктор нетерпеливо всматривался в приземляющиеся машины. Самолеты выруливали по указанию стартера. Крылья их поблескивали на солнце, как стеклянные.

Замедленно вращающийся винт крайнего самолета гнал в сторону шеренги старых летчиков горький бензиновый ветерок.

Виктор следил, как из кабины самолета быстро и ловко вылез плотный паренек в синем комбинезоне, скользнул ногой по плоскости, по-медвежьи спрыгнул на землю, поправил тыльной стороной руки сползший на лоб шлем.

Молодые летчики попарно, друг за другом, под командой сутулого и тучноватого пилота; невидимому сопровождающего, направились к площадке, на которой выстроилась эскадрилья.

Группа остановилась в двадцати шагах от площадки. Сопровождающий четко стукнул каблуками, отрапортовал:

— Группа молодых летчиков-истребителей в составе пяти человек, командир — старший инструктор капитан Коробочкин прибыли в ваше распоряжение.

Виктор еле удержался, чтобы не вскрикнуть. Федор Кузьмич Коробочкин, инструктор аэроклуба, первый его наставник! Да, это был он. Неузнаваемо помолодевший и подтянутый, в отлично пригнанной форме, Федор Кузьмич четко докладывал полковнику о прибытии новых машин и все еще не замечал Виктора.

«Старик» пожал Коробочкину руку, подошел к новичкам, поздоровался. Те дружно молодыми сильными голосами ответили на приветствие.

— Вольно! Разойдись! — скомандовал командир полка и, улыбнувшись, шутливо добавил: — Поздороваться «старикам» с молодыми запросто, по-фронтовому… Познакомиться и полюбить друг друга.

К Виктору подошел плотный белокурый паренек, протянул руку.

— Младший лейтенант Анатолий Шатров, — смущенно сказал он.

Виктор назвал себя. Шатров, застенчиво улыбаясь, отошел.

Виктор обернулся. К нему подходил Кузьмич. Моргая усталыми после длительного перелета глазами, он силился что-то сказать и не мог, потрясенный неожиданностью.

— Витька! Волгарь! Миляга ты мой! — наконец крикнул он и кинулся обнимать Виктора.

Летчики с изумлением смотрели на эту встречу.

— Товарищ полковник, прошу извинить, — радостно блестя глазами, сказал Коробочкин. — Не по уставу получилось. Земляк это мой. Я его первый летать учил… Ах ты, лихач этакий! Сынок!

Чтобы не мешать беседе командира полка с молодыми летчиками, они отошли в сторону.

— Как живешь, Кузьмич? — спросил Виктор, любовно оглядывая своего бывшего наставника, его полную фигуру и заметно поздоровевшее лицо.

— Вот, летаю, как видишь, — ответил Коробочкин, с неменьшим любопытством разглядывая своего ученика. — В первый же день меня мобилизовали и направили к истребителям в школу. Учу и вожу на фронт вот этих стрекулистов. Только воевать не пускают. Думают, из меня порох посыплется. А привез я вам, Волгарь, таких молодчиков — закачаешься! Славные ребятишки — выдержанные, дисциплинированные, не то что ваш брат, — Федор Кузьмич толкнул Виктора в бок. — Насчет лихачества — ни боже мой… Чтобы штопор затянуть — нет. Особенно есть среди них парочка: такие, знаешь, разумные да тихие, а в воздухе — истинные дьяволята. А стреляют как! С налету так и влепит, ей-богу… Толя Шатров десять конусов разорвал в тряпки. Не в пример тебе, Волгарь, не обижайся…

— Не суди по-старому, Кузьмич, — сказал Виктор. — Я тут кое-чему научился.

— Сколько фашистов свалил? — будто между прочим спросил Кузьмич.

— Пока шесть.

— За два месяца полдюжины. Ловко. Ну, спасибо, брат. Порадовал старика. А как ты тогда со штопорам, а? Над Ростовом? Передержал малость?

Виктор крутнул головой, засмеялся:

— Дурак был… Не вспоминай, Кузьмич…

Заговорили о главном, что волновало всех, — о положении на фронте.

— Скоро все изменится. Гитлер сломает себе шею, вот увидишь, — сказал Кузьмич. — Там такие гостинчики им готовят… Авиации — тучи. Эти пять — только цветики, ягодки еще будут. Там, брат, столько техники движется по дорогам… Эшелоны, эшелоны, эшелоны… Артиллерия, танки, машины…

Они присели на жесткую затоптанную траву.

— Расскажи, Кузьмич, как в Ростове? — попросил Виктор.

Коробочкин свистнул.

— Я из Ростова на другой же день войны улетел. Скучаешь?

Виктор усмехнулся:

— Не то слово, Кузьмич: «скучать» теперь не приходится. Некогда.

Они помолчали, чувствуя, что короткий разговор их может прерваться каждую минуту и они так и не скажут друг другу чего-то самого главного, что должно было оставить в обоих удовлетворение встречей.

— Капитан Коробочкин, ко мне! — послышался голос полковника.

Коробочкин молодо вскочил, удивив Виктора своим проворством, строевым шагом подошел к полковнику, браво откозырял.

Молодые летчики столпились вокруг него, как гуси вокруг своего вожака…

…Вечером Кузьмич уезжал на грузовике полевой почты. Перед тем как сесть в машину, он отечески перецеловался со всеми своими питомцами, наставляя каждого ласковым словом.

— Толя! Сережа! Вася! — кричал он. — Все вы тут воюйте так, чтобы нашей школе да и мне, старику, не было стыдно. Да дуром в огонь не лезьте. А вы, товарищи истребители, приглядывайте тут за ними.

Коробочкин обнял Виктора, прижался прокуренными усами к его губам.

— До скорого свидания, Волгарь. Жди — еще самолетов привезу. Теперь уже под наступление.

Коробочкин полез в кузов грузовика. Виктор и все молодые провожающие летчики прощально замахали руками. Машина покатилась вдоль лесной опушки, подпрыгивая на перепаханной дороге. Виктору стало грустно, как никогда. Он вошел в лес и сидел там, под березой, в кустах, пока не надвинулись сумерки…

Его одолевали воспоминания. Казалось, их привез с собой на крыльях своего самолета Федор Кузьмич.

Каждая встреча в прошлом, лица и фразы приобретали теперь волнующую значительность. Ему казалось, что он недостаточно дорожил многим, чем владел и наслаждался до войны, не знал цены свободного времени — всех больших и малых даров, которые преподносила ему жизнь.

Жизнь была щедрой без конца, и Виктор беззаботно пользовался ее богатствами. Он мог просидеть всю ночь над длинным шутливым письмом друзьям, пуститься в лыжную прогулку, кинуться в штопор, чтобы показать свою удаль, часами сидеть за книгой или бродить с девушкой по улицам и ко всему этому подходить без мерила — не зная, что главное и что второстепенное. Так он мог пробыть целый месяц дома и ни разу не поговорить с матерью по душам. Как много мог бы он рассказать ей теперь, как хотел бы, чтобы она хотя бы на минутку оказалась с ним рядом! С какой радостью он заглянул бы в ее любящие глаза! В последний свой приезд он так и не разглядел хорошенько ее лица. А ведь она, должно быть, сильно постарела…