Владимир Мильчаков - Повести и рассказы

Авдеенко на ощупь начал бинтовать тихо стонавшего товарища.

Посоветовавшись с комиссаром, Ланговой выслал Кучерявого и Саттарова в секрет. Вооружившись гранатами и трофейными маузерами, бойцы уползли в темноту.

Ланговой приказал полностью прекратить стрельбу. Смолкли, словно по уговору, и винтовки басмачей.

В мазаре было темно и тихо. Умолк после перевязки и Палван. Не веря наступившей тишине, Ланговой выслал за двери еще двух дозорных.

Потекли медленные ночные часы. Вдруг лежавший у пулемета Горлов окликнул Лангового:

— Товарищ командир! Вас кричат!

Ланговой открыл дверь. Сквозь стоны валявшихся на площадке раненых доносилось:

— Командир Лангово-о-ой!!

«Вот сволочи. Даже фамилию узнали», — усмехнулся про себя Ланговой и крикнул в открытые двери:

— Что вам надо?

— К вам направляется парламентер! Не стреляйте. Согласны принять парламентера?

— Ну, как, комиссар, примем парламентера? Комиссар, где ты? — позвал Злобина Ланговой.

— Здесь я. Ладно, пусть присылают — будем время тянуть. Дипломатию разведем, — ответил из глубины гробницы Злобин.

— Парламентера примем! Присылайте! — крикнул Ланговой басмачам.

— Обещайте не стрелять по парламентеру и отпустить его обратно! — доносилось из темноты.

— Обещаем!

Неожиданно на дальнем конце площадки, под абрикосовыми деревьями, мелькнул электрический свет.

— Смотри-ка, — удивился Ланговой. — Парламентеры воинства ислама имеют возможность выполнять свои обязанности при электрическом свете. Интересно.

— Всяко бывает, — проворчал Злобин. — Не из своего интендантства снабжаются. Но этот стрекулист напрасно думает, что фонарик поможет ему рассмотреть у нас что-либо.

Парламентер шел медленно, осторожно обходя раненых и убитых.

Когда до дверей осталось не более десяти шагов, Ланговой громко приказал:

— Выключите свет. Дальше вас проведут в темноте наши люди.

Фонарик погас. Два красноармейца провели парламентера во внутреннее помещение и усадили около надгробия.

— Могу ли я зажечь свет? — по-русски спросил парламентер.

— Положите фонарик на пол вниз рефлектором и включите, — разрешил Ланговой.

Слабо щелкнул выключатель.

Освещенный жидким, приглушенным светом, около надгробия в привычной позе, опираясь локтями о колени подогнутых ног, сидел хранитель мазара ишан Исмаил Сеидхан.

Несколько минут все молчали. Ланговой и Злобин были поражены нахальством святоши, а старик пытался рассмотреть что-либо в полутьме. И в гробнице, и за ее стенами стояла тишина.

— Зачем вы пришли? — первым задал вопрос Ланговой.

— Главнокомандующий автономного правительства Туркестана… — начал старик.

— Такого мы не знаем, — резко оборвал старика Злобин. — Говорите прямо — главарь шайки головорезов-басмачей курбаши Курширмат послал вас…

Старик, помолчав, продолжал:

— Мне поручено передать вам предложение сложить оружие, прекратить кровопролитие и сдаться. Мы обещаем вам, после того как вы сложите оружие, беспрепятственно пропустить вас через ущелье в долину. Мы просим вас подумать об этом и не решать сгоряча. Вы окружены. Выхода у вас нет.

Хранитель гробницы говорил громко, на русском языке, стараясь, чтобы его слышали все красноармейцы отряда.

— Все? — холодно, с оттенком пренебрежения спросил Ланговой.

— Я сказал все. Выхода у вас нет. Сдавайтесь.

— Теперь слушайте наш ответ, — тоже громко заговорил Ланговой. — Наш отряд в этом районе гор является единственным полномочным представителем Советской власти. Я, как командир отряда, приказываю, слышите, не прошу, а приказываю курбаши Курширмату немедленно сложить оружие, распустить рядовых басмачей, а самому, вместе со своими приближенными, явиться ко мне для того, чтобы под конвоем отряда следовать в распоряжение Ревтрибунала. Добровольная сдача будет зачтена курбаши и всей его своре при определении Ревтрибуналом меры наказания. Ясно? Вы тоже должны будете явиться вместе с курбаши Курширматом.

— Я? — растерянно проговорил старик, пораженный неожиданностью и ультимативностью требования. — Я скромный слуга бога. Я потому и пришел к вам, что желаю избежать кровопролития. Война — не дело служителей святой могилы.

— И поэтому служители гробницы набивают могилу своего святого английскими скорострельными винтовками и тысячами патронов к ним? — саркастически спросил Злобин.

Старик вздрогнул, словно от удара. Он на несколько мгновений прикрыл глаза, должно быть, для того, чтобы скрыть их яростный блеск.

— Много лжи пытаются возвести иноверцы на святой мазар и его служителей, — смиренным тоном проговорил он после длительного молчания.

— При чем тут иноверцы? — отрезал Ланговой. — Снимал кирпичи с надгробия и вытаскивал оружие красноармеец Тимур Саттаров, узбек, мусульманин.

— Какой он мусульманин! — тоном величайшего презрения ответил хранитель мазара. — Он предал свой народ, связавшись с неверными. Он не узбек, — и старик ожесточенно сплюнул в сторону.

Красноармейцы, охранявшие окна, внимательно слушали разговор командира с парламентером. Стоявший у ближайшего окна Авдеенко возмущенно заговорил:

— Товарищ командир! Разрешите спросить? Зачем мы с этой бородатой сукой вежливые разговоры ведем? Он ведь хуже тех, которые с тропы под наши пулеметы лезли. Те, одураченные, не понимают, а этот умный гад. Стукнуть его, чтобы не вонял больше.

Старик опасливо покосился на стоявшего у окна красноармейца.

Ланговой весело рассмеялся.

— Стукнуть, говоришь, чтобы не вонял больше? Да, это, конечно, самое правильное, — громко заговорил он. — Но вот что плохо. Стукнем мы здесь эту мразь, а завтра его в мусульманского святого превратят, в мученика за веру, растерзанного большевиками. Где-нибудь над его могилой гробницу слепят не хуже этой. Даже если костей от святого пройдохи не найдут, не важно. Зароют какого-нибудь подохшего осла, и сойдет.

Несмотря на трагичность обстановки, бойцы расхохотались вместе с командиром. В темной коробке осажденной басмачами гробницы гудел смех веселых, жизнерадостных людей.

Тщетно пытаясь сохранить полную достоинства осанку, хранитель гробницы поднялся с места. Он весь трясся в бессильной ярости. От прежней властности в фигуре святоши не осталось и следа.

Свистящим от злости голосом старик проговорил:

— Видимо, голос мудрости не способен дойти до голов, отуманенных неверием.

— Да, ваша мудрость нам никак не подходит. А вот над нашим предложением советую подумать. Только, торопитесь. Подойдут другие наши отряды, и добровольной сдачи у вас не получится. Даем срок до завтра, до двенадцати часов дня. Всего, — и Ланговой козырнул парламентеру.