Владимир Мильчаков - Повести и рассказы

Депутат пожал руку старика и усадил его рядом с собою. Площадь гудела от аплодисментов и возгласов. А под этот шум к столу пробирался еще один старик. Он то нерешительно останавливался, то вдруг, набравшись смелости, делал несколько быстрых шагов и снова останавливался.

Депутат, увидев колебания старика, пригласил его:

— Смелее, отец! Поднимайтесь сюда и говорите, что вы хотели сказать.

Старик взобрался на помост и, подметая доски полами незапахнутого халата, прошлепал надетыми на босу ногу калошами по краю помоста и остановился. Площадь выжидательно примолкла.

Покачивая совершенно белой, торчащей клинышком бородой, старик заговорил негромко и медленно, с трудом выбирая слова. Его чалма развязалась и длинной белой полосой упала на плечо, но он не замечал этого.

— Сейчас говорил мой сосед и ровесник, братец Мамарасул, — начал старик. — Очень правильные, хотя и горькие, как полынь, слова сказал нам Мамарасул. Как верблюжья колючка, били его слова по нашим сердцам. Мы ошиблись, и он правильно нас ругал. Я, Карим Ходжаев, я тоже подписал эту бумагу, а сейчас прошу нашего депутата Саттара Мирсаидова, пусть он ее порвет и скажет в Ташкенте другим депутатам, что старики Бустона просят извинить их. Эту нашу ошибку можно исправить. Я скажу о другом. Я всю жизнь верил в бога. Я всю жизнь верил, что Исмаил Сеидхан — святой человек. Когда его первый раз посадили на десять лет, я думал, что он пострадал за веру и считал его очень святым человеком. Только теперь я понял, что Исмаил Сеидхан всегда был обманщиком. Жуликом был. Он еще вчера говорил нам, что мертвецы на холме встают из могил и стонут в ужасе перед осквернением их праха. Теперь мы знаем, что это был обман! А ведь Исмаил Сеидхан клялся именем аллаха, что в старой мечети происходит чудо. Он всегда клялся именем аллаха и каждый раз обманывал нас. Я всю свою жизнь, все свои семьдесят лег прожил обманутым. Бог, в которого я верил всю жизнь, был нужен Исмаилу Сеидхану только для того, чтобы обманывать меня. Вот эту ошибку исправить невозможно. Мне теперь очень горько и очень больно. Гораздо больнее, чем от справедливых упреков Мамарасула.

Сорвав с головы полуразмотавшуюся чалму, старик закрыл ею облитое слезами лицо и медленно пошел обратно, покачивая головой, как от приступа острой боли.

Площадь сочувственно молчала. Впервые молодежь посмотрела на стариков, обманутых святым пройдохой, не насмешливо, а с сожалением.

— Да, отец, — заговорил депутат после нескольких минут тишины, последовавших за выступлением Карима. — Вы правы. Наша беда в том, что еще многие советские люди верят в религиозные сказки и доверяют разным святошам. А эти чалмоносные проходимцы используют вашу веру в своих грязных целях. Так и получилось у вас в Бустоне.

Я очень сожалею вместе с дядюшкой Каримом, что ему нельзя заново прожить те семьдесят лет, которые у него отравили ядом религии разные святые жулики, вроде Исмаила Сеидхана.

— Но ведь я-то, друзья, приехал сюда, главным образом, не из-за кладбища, которое мешало каналу. С этим вы тут еще до моего приезда разобрались и разобрались правильно. Я приехал, чтобы поздравить вас и обсудить с вами другой, действительно важный вопрос. В вашем районе решено построить мощную гидростанцию. Вот об этом…

Но слова депутата потонули в грохоте оваций. Вся площадь шумно ликовала.

Алексей, стоявший в первом ряду строителей, пришедших на собрание, почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Юноша оглянулся. Это был Тимур Саттаров. Он посмотрел на Алексея сияющими глазами и, стесняясь сам своей взволнованности, сказал:

— А что, хорош мой старик? Из сельских кузнецов — в члены правительства. И, честное слово, член правительства — хоть куда. Вот оно как бывает.

Пан ксендз Поплавский был серьезно обеспокоен. К местечку, где он жил уже более тридцати лет, подходили немцы. Главное, они приближались так быстро, что подумать, прикинуть, рассчитать, наконец, съездить в Варшаву и посоветоваться с ясновельможным паном Хилькевичем, тем самым Хилькевичем, который всегда был в курсе всех событий и считался своим человеком одинаково и в английском и в немецком посольстве, у пана ксендза Поплавского не было никакой возможности.

Правда, пан ксендз и сам был не дурак и умудрен опытом своей более чем пятидесятилетней безгрешной жизни. Три эластичных, чисто выбритых складки, всегда благоухающих не очень резким, в самую меру пахнущим одеколоном, три очень приятных складки под подбородком и такое же число их на затылке очень убедительно говорили о философически безмятежном характере почтенного священнослужителя.

Пан ксендз не опасался за свою персону. О нет, со всякой властью, ниспосланной богом, он поладит. Вот и в ту войну, немецкая армия проходила через местечко, а отдельные немецкие части даже подолгу стояли постоем. Пан ксендз не может пожаловаться. Правда, ему пришлось потесниться и вместо пяти комнат жить только в двух. Ну, что же, война есть война. В остальных трех комнатах его дома тогда жили немецкие офицеры. Пан ксендз не может сказать ничего плохого. Это были культурные, благовоспитанные люди. Они охотно беседовали с паном ксендзом о настроении его паствы. Они даже благосклонно уделяли внимание молодым его прихожанкам. Некоторые белокурые, голубоглазые верующие паненки пользовались особенным расположением господ немецких офицеров. Вспоминая об этих эпизодах, пан ксендз всегда складывал свои руки на не очень большом, но приятно округленном брюшке, и его тонкие, немного синеватые губы начинали легонько вздрагивать от еле заметной улыбки. Но пан ксендз очень редко и только в полном одиночестве предавался этим, хотя и приятным, но все же греховным воспоминаниям. Ведь о доброжелательном отношении господ офицеров немецкой армии к пану ксендзу сейчас никто в местечке уже не помнил.

Ну, одним словом, пан ксендз за себя лично ни капельки не боялся. Недаром святой отец из Рима через своего нунция в Варшаве дал очень точные инструкции всему польскому духовенству. Папа Пий XII — тонкий и очень ловкий политик. Еще в 1933 году он поддержал Гитлера, только что захватившего власть в Германии, и за это фюрер подписал очень выгодный для Ватикана конкордат. В конкордате были точно оговорены все права католического духовенства в тех странах, которые Гитлер уже завоевал или собирался завоевать. Правда, фюрер не привык стеснять себя соблюдением им же подписанных договоров, но с самим папой римским, особенно таким, как Пий XII, Гитлер все же ссориться не захочет. К тому же интересы святой католической церкви в основном совпадают с интересами фашистов. А отдельные не столь уж существенные детали всегда могут быть согласованы и урегулированы. Например, Гитлер люто ненавидит и хочет раздавить Советскую Россию, видя в ней своего непримиримого врага. А это как раз то самое, чего желает Ватикан, и поэтому папа Римский с воодушевлением благословляет фюрера на крестовый поход против безбожной страны социализма. Но для того, чтобы начать воевать с большевиками, немцам надо прочно укрепиться в Польше и уже отсюда начинать действовать. Пан ксендз понимал, для чего немцам нужна Польша. И даже больше того, пан ксендз из неофициальных, но, безусловно, достоверных источников получил сведения, что святой отец в Риме знал о намерении немцев вторгнуться в Польшу за несколько дней до вторжения. Знал и поручил своим представителям в Польше, достопочтенным кардиналам Хленде и Адаму Сапеге, соответствующим образом подготовить подведомственное им духовенство. Пан ксендз не был удивлен таким оборотом дел. Что ж, немцы — это все же Европа, культура и какая культура! Если уж богу и святому отцу угодно покарать Польшу, то пусть лучше будут немецкие фашисты, чем эти безбожники — русские. Да сейчас и в Польше-то развелось немало людей, недовольных порядками, установленными самим господом богом. Эти нечестивцы больше уповают на большевистскую помощь, чем на могущество бога и его наместника на земле. Немцы, конечно, не потерпят этой заразы и выжгут ее огнем и мечом. А поэтому почтенный священнослужитель без колебаний просто вызубрил текст послания папы Пия XII к народам завоеванных Гитлером стран и без устали твердил в своих проповедях, что «враг народа — это ненависть… Следует ненавидеть не грешника, а грех… Любовь к врагу — высший героизм». Так что указания святого отца из Ватикана пан ксендз выполнял добросовестно, и перед немецкими фашистами его совесть была чиста.