Владимир Мильчаков - Повести и рассказы

— Где золото?

Лейтенант, подняв тяжелый ящик с пола, поставил его на стол в переднем углу комнаты. Когда брезент и крышка ящика были сняты, подполковник, положив на широкую твердую ладонь три желтых тускло блестевших слитка, недоверчиво принялся рассматривать их. Вдруг он сбросил слитки с ладони в ящик и, слушая чистый приятный звон благородного металла, взглянул на лейтенанта непривычно растерянным взглядом.

— Ишь, ты! А ведь и в самом деле золото. Какая же это гадина такое богатство в землю закопала? Сколько его тут?

— Сто двадцать семь слитков. Вес их примерно одинаков. Думаю, что килограммов двадцать пять будет, — ответил Чернов.

Подполковник с минуту помолчал, задумчиво вороша рукою слитки. Негромкий, приятный перезвон наполнил горницу.

— Сейчас доложу комдиву. Он укажет, куда это добро направить. Напиши письменный рапорт.

Подполковник вышел в соседнюю комнату к аппарату. Через полминуты послышался его низкий густой голос и смех. Чернов, присев к столу, торопливо писал рапорт о находке, и хотя, прежде чем идти к командиру полка, лейтенант сам в присутствии всего взвода трижды пересчитал слитки, но сейчас он недоверчиво косился на ящик.

«Не ошибся ли, когда считал? Черт его знает, не мешало бы пересчитать еще раз. Ведь это не что-нибудь, а золото». Но вошел командир полка и уже от двери: заговорил:

— Комдив благодарит и велел представить к награде всех, кто участвовал в операции. Сейчас комиссию пришлет. Золото будет передано польскому демократическому правительству.

На прощанье подполковник спросил Чернова:

— А вина, говоришь, четыре бутылки было? А теперь сколько осталось? — подполковник хорошо знал возможности своих разведчиков.

— Все четыре бутылки почти полные, — не моргнув глазом, ответил лейтенант Чернов.

— А вино хорошее?

— Очень хорошее. Самого высшего сорта, — с глубоким убеждением подтвердил лейтенант.

Подполковник иронически покосился на своего любимца.

— Так хорошее, говоришь, вино высшего сорта? Ну что же, мы его на хорошее дело и употребим. Сдай его на склад ПФС, да скажи там, что я приказал немедленно, слышишь, немедленно все вино отправить в медсанбат. Для раненых. Понял? Все!

Чернов повернул к выходу.

— Да стой-ка! — окликнул его вновь подполковник, — мы здесь три дня простоим, пополнение получать будем. Всех своих в бане помыть и все прочее привести в порядок. А вино не забудь сейчас же отправить. Действуй…

Еще не затихли за дальней окраиной глухие раскаты рвущихся снарядов, а в улицы местечка уже стали втягиваться обозы и колонны войск второго эшелона Красной Армии. Пан ксендз тоже вылез из своего убежища. Пани Ангелина уже с полчаса шмыгала в домике, обливаясь потом и слезами. Нелегко было добродетельной пани убедиться в том, что недавние постояльцы, такие грозные фашистские офицеры оказались просто воришками и, уходя, прихватили с собой на память три чайных и две столовых серебряных, но позолоченных ложки, купленные еще до войны панн Ангелиной поштучно на местечковом рынке. Хорошо еще, что пан ксендз в свое время закопал в подвале все столовое и чайное серебро.

К тому же, очень трудно было пани Ангелине одной, без помощи пана ксендза, припрятывать основательный ворох добра, который не успели забрать постояльцы при поспешном отступлении.

А прятать нужно было понадежнее. Ведь все эти шубы, шали, отрезы, ткани, белье, обувь немцы реквизировали у соседей, жителей этого же местечка. Упаси бог, если кто-либо из прихожан увидит сейчас свое добро в доме пана ксендза. Разве мало завистников? Забыли люди бога и потеряли уважение к его служителям.

Поэтому, во избежание всяческих бед, пани Ангелина уже с полчаса усердно трудилась над укладыванием всего брошенного немцами добра в разные укромные уголки, с нетерпением ожидая, когда же пан ксендз решится покинуть свою нору и прийти ей на помощь.

Выбравшись из схрона и убедившись, что колесница войны уже прокатила через местечко и громыхает далеко на западе, пан ксендз вознес господу богу горячую благодарственную молитву и направился в дом.

Вскоре он торопливой походкой семенил через выгон к холму. Светлы и праведны были мысли ксендза.

«Благодарение богу, золото удалось сохранить от бездонных немецких карманов, вино от ненасытных немецких желудков. Можно спокойно перевезти свои сокровища обратно в подвал. Русских в этом отношении опасаться не приходится. Ведь в мародерстве даже он, пан ксендз, не мог упрекнуть русские войска. Кроме того, хорошо известно, что, изгоняя немцев, советские войска не препятствуют созданию польских органов власти».

А пан ксендз был уверен в том, что новая власть в Польше будет именно такой властью, которая все свои силы направит на то, чтобы сделать Польшу такой же, какой она была до войны. Над этим святым делом немало потрудились умные головы и в Ватикане, и в Лондоне. Да и сам пан ксендз, выполняя волю Рима, а заодно и Лондона, тоже приложил свою руку к святому делу. Даже военная рать для новой власти уже подготовлена. «Армия краева» и «Народовы силы збройны» — это же сила. Недаром в них собрался весь свет старой доброй Польши. Правда, темный народ относится к этим организациям без должного почтения и зовет их просто бандами, но что может понимать простой народ в высокой политике. Пану ксендзу хорошо известно, кто дает средства на содержание армии, кто находится в ее рядах и какие цели она ставит перед собой. Одним словом, власть в послевоенной Польше будет иметь под собой прочную военную базу и, конечно, это будет такая власть, какой именно такая база и нужна. Конечно, возглавлять местную власть в местечке будет или пан Паторжинский — владелец вальцевой мельницы, или пан Юзеф Крушевицкий — заводчик, кожевенный завод которого работал и при немцах. Пан Юзеф — очень деловой человек. Голова. Или уж, на худой конец, управлять местечком будет Станислав Семерка — местечковый адвокат, краснобай и любимец богатых паненок.

Пан ксендз поморщился. Не любит он этого Семерку. Болтун и выскочка, щелкопер к тому же. И все же Семерка, хотя и не очень богат, но из настоящей шляхетской семьи всегда был на виду, всем умел угодить. Конечно, Семерка — это не Паторжинский, но и не какой-нибудь Ян Нехода, сын старого доктора, бунтовщик и безбожник. При воспоминании о Неходе пан ксендз передернул плечами, как от озноба. Еще мальчишкой, в благословенные времена ясновельможного маршала Пилсудского, этот самый Нехода или сидел в тюрьме, или разыскивался полицией на предмет безотлагательной посадки. Отпетая голова, по отцовской дороге пошел. Недаром немцы обещали за голову Яна двадцать тысяч марок и не каких-нибудь оккупационных марок, а настоящих, в золотой валюте.