Владимир Лавриненков - «Сокол-1»

Таким вот образом кое-что знал и я. Но Шестаков, безусловно, был осведомлен гораздо больше. Потому и настроение у него радужное, приподнятое.

Он осмотрел строй, остался доволен: ребята приготовились как на парад.

— По самолетам!

На флагманском Ли-2 — сам Шестаков, на среднем — Верховец, на замыкающем — Никитин.

Летели часа два с половиной.

Прибыли на новое место, где уже противник не мог нас потревожить. До прежней точки «хейнкели» добирались. Их встречали Лилия Литвяк и Катя Буданова, прилетевшие в полк на своих самолетах. Для них командование армии сделало исключение. После того как несколько подбитых ими «хейнкелей» еле-еле сумели уйти, налеты прекратились, но тем не менее мы их ждали каждый день. А кроме двух «девчачьих» истребителей, на аэродроме практически ничего не имелось.

Здесь же, в тылу — тишь да благодать. Красивые особняки, леса, большое озеро, в котором, несмотря на конец сентября, еще можно купаться.

Все было бы ничего, да омрачали фронтовые сводки, которые каждое утро сообщал нам комиссар. Особенно тревожные вести поступали из Сталинграда. Враг наседал на город все больше и больше. Девизом его защитников стало: «Умереть, но не сдать Сталинград!».

Вполне понятно, что в такое тяжелое время мы меньше всего думали об отдыхе, сразу же приступили к учебе.

Верный принципу — слетанность полка начинается на земле — Шестаков приказал разместить нас в спальных комнатах и за столами учебного класса по звеньям, поэскадрильно.

Пришло время обеда — гурьбой направились в столовую: все-таки на отдыхе!

Дорогу преградил дежурный офицер:

— Ждите командира.

Разошлись, походили вокруг, слышим — команда на обед. Вернулись к столовой, а у входа в нее сидят Шестаков и Верховец, ждут, чтобы собрался весь полк.

— Вот теперь прошу в зал, — пригласил всех Шестаков. — Принимать пищу всегда будем вместе, в одно время.

Была в этом своя, шестаковская, мудрость. Встретиться три раза в день лицом к лицу с людьми в самой непосредственной обстановке — это очень много значит. По внешнему виду, поведению, выражению глаз человека можно узнать многое. Нередко после обеда командир и комиссар подходили к тому или иному летчику, спрашивали, почему он грустный, замкнутый, тут же все выяснялось, принимались какие-то меры или просто обходились добрым советом, подбадривающим словом.

Больше всего переживали все оттого, что не знали, где семьи, что с ними. Горе особенно горько, когда думаешь, что оно только у тебя. Но вот как-то после обеда разговорились, и выяснилось, что ничего не знает о своей семье Шестаков, неизвестна судьба родителей Верховца, оставшихся в Ямполе на Сумщине. Баранов, Серогодский тоже были в полном неведении о местонахождении своих близких.

После такого разговора свое личное горе как-то растворялось в общем, уходило на второй план, легче становилось на сердце.

Шестаков, понимая, что сейчас, на отдыхе, думы о семьях, родителях, близких особенно тревожат людей, с каждым днем наращивал учебную нагрузку. Когда человек до предела занят — раскисать некогда.

В каждой комнате — расписание занятий. Опоздать на них — не было ничего страшнее.

Занятия, занятия… Вот когда мы вспомнили слова Василия Серогодского о том, что строевая подготовка покажется нам свежим ручейком на дне каньона. Действительно, когда подходило занятие по строевой или физической подготовке, все оживали: все-таки можно размяться, проветриться.

Будни проходили в напряженной учебе, зато по воскресеньям мы уж отводили душу на озере, в лесу, на спортивных площадках.

Но особенно запомнилась поездка в город Н-ск на авиационный завод. Сколько было радости, когда мы увидели предназначавшиеся для нас новенькие истребители Як-1.

На них завершались последние отделочные работы, мы осмотрели их, ощупали, убедились: машины что надо, сделаны на совесть!

Нелегко было добиться Шестакову разрешения на посещение завода, но зато оно вдохнуло в нас новый запас сил и бодрости. Самолеты для нас были почти готовы, вот-вот мы получим их.

На обратном пути заехали в Саратов, побывали в оперном театре, слушали «Трубадур». Как сказали нам старожилы полка, Лев Львович нигде не упускал случая посетить театр.

Вернулись в дом отдыха, уже зная, что «страдать и мучиться» в нем нам осталось совсем мало.

День возвращения на свой аэродром, скучный, пустынный, был настоящим праздником.

Но мы не знали, какой великолепный сюрприз ждет нас там: уже с воздуха увидели, что аэродром весь забит новыми самолетами! Каждого охватила настоящая, большая радость.

Жди нас, многострадальный Сталинград, уже совсем скоро мы придем тебе на помощь, очистим твое небо от фашистских коршунов.

Выйдя из Ли-2, мы сразу почувствовали, что воздух аэродрома пропитан запахом свежего аэролака. Ведь самолеты только что прибыли из цехов завода.

С большим любопытством мы рассматривали предназначавшиеся для других полков новенькие Ла-5, Ил-2, и в нашем сознании все больше утверждалась уверенность в том, что вот-вот грянет такой бой, от которого немцы долго не смогут опомниться.

Шестакову с трудом удалось нас собрать. Когда все летчики были в строю, он обратился к нам:

— День, которого все мы так долго ждали, наступил. Начинаем осваивать новую технику. Прошу каждого из вас выбрать себе по душе самолет и техника с таким расчетом, чтобы и внутри экипажей у нас было полное взаимопонимание.

Летчики 9-го гвардейского авиационного полка. Слева — Л. Л. Шестаков. 1942 г.

Мы выбирали себе самолеты, в основном ориентируясь на их хозяев — техников. Мне лично очень импонировал самый пожилой в полку, среднего роста, с добрыми глазами старшина Василий Моисеев. Еще я знал, что за ним утвердилась кличка «Капарака», которую придумал техник звена Олег Зюзин. Так она и приклеилась к Моисееву.

«Хотя бы кто не «захватил Василия», — думал я, шагая вдоль стоянки, выискивая его глазами.

На мое счастье, он еще оставался «ничейным». Я подошел к нему, поздоровался.

— Ну вот, Вася, будем вместе летать…

— Очень хорошо, командир, я именно вас и ожидал.

Мы обошли с Василием самолет, и только тут я с удивлением заметил, что на его борту красуется номер 17.

Моисеев, не зная, что означает для меня эта цифра, насторожился:

— Что, не подходит? Почему? Не тринадцать же…

— Как раз, Вася, наоборот, очень даже подходит, у меня был самолет под номером семнадцать в начале войны, затем в 4-м полку.

— Вот это совпадения! — пришла очередь удивляться Моисееву. — Надо же такое, прямо захотел бы — не придумал.