Владимир Шморгун - Красный сокол

Все закрутилось в уме, всколыхнулось в душе от публикации в маленькой скромной газете «Рассвет», перепечатавшей очерк гвардии майора истребительной авиации в отставке Ивана Шевалева из подшефной газеты «Красной Звезды» — «Достоинство».

Их редакторы: Николай Замковой и Александр Богомолов, всегда отдавали предпочтение животрепещущим темам большого патриотического накала. Да и сейчас чутко держат руку на пульсе нравственных интересов нашего общества. Поэтому и появилась там сногсшибательная публикация о засекреченном советском летчике, сбившем вражеских самолетов больше, чем трижды Герой Иван Кожедуб и Александр Покрышкин вместе взятые. Только он так и не был удостоен этого звания.

Вместо шести золотых медалей Героя его наградили (в насмешку, что ли?) шестью орденами Отечественной войны. От седьмого ордена, которым награждали уже всех «участников войны» (в связи с 50-летием Победы), даже всю войну просидевших на складах в глубоком тылу или чистивших сапоги в штабах фронта, он отказался.

Этого супер-аса истребительной авиации я ставлю выше Покрышкина и Кожедуба не для того, чтобы умалить доброе имя прославленных летчиков и значение их подвига. Счет сбитых самолетов в годы Отечественной войны в каждой воздушной армии велся по-разному. Да и сбитый на вражеской стороне самолет часто не засчитывался из-за отсутствия существенных подтверждений. Тот же Покрышкин, по данным одного из его биографов В. Шумилова, фактически одержал 116 побед над врагом.

Воевали тогда многие, в том числе и мой герой, не ради наград. По таланту пилотирования в бою я ставлю Ивана Евграфовича выше известных всему миру летчиков-истребителей. Его заслуги перед отечеством тщательно засекречены и не были своевременно оценены, а потом и забыты.

Знаю, некоторые ретивые апостолы советско-партийной системы прошлого ринутся в бой на меня: «Враньё!», «Не может этого быть!», «Клевета!»

Успокойтесь, господа присяжные скоротечного суда по схеме военно-полевого трибунала! Было! И пока есть. Даже то, что нигде, никогда не могло быть.

Очерк о летчике-истребителе завершил переворот моих представлений о философских мерках жизни вообще и о нравственных принципах властвующих структур, в частности. Я имею в виду реальную власть, а не бутафорскую. Власть, которая может давать и отнимать, казнить и миловать за одну и ту же провинность. Высшим мерилом справедливости для меня с отроческих лет был Виктор Гюго. Точнее, описанный им в романе «93-й год» принцип отношения к поступку, к провинности человека по библейской схеме: «Кесарю — кесарево, Богу — Богово».

В романе события развиваются следующим образом. В шторм огромная бочка с песком сорвалась с креплений и начала кататься по палубе корабля, сокрушая всё на своем пути: мачты, снасти, людей. Все попытки команды утихомирить ее, закрепить на месте и тем самым избавиться от неминуемой гибели заканчивались ничем. Но вот она при качке случайно накренилась, как бы желая встать «на попа». Боцман, рискуя быть раздавленным, подставил свою могучую спину под наклонившуюся бочку. Люди бросились ему на помощь. Общими усилиями бочку укротили. Когда шторм стих, маркиз снял с груди свой высший орден и приколол его на грудь боцману за мужество и героизм, проявленные в борьбе со стихией. Потом повернулся к капитану: «А теперь расстреляйте его за халатность, из-за которой корабль подвергся смертельной опасности».

Это поистине соломоново решение гениальный писатель мудро обыгрывает при такой же сюжетной ситуации и в романе «96-й год», когда корабль возвращался к родным берегам. Только теперь уже срывается с креплений тяжелая пушка. Видимо, для писателя такой подход к тем или иным заслугам человека представлялся высшим эталоном справедливости: Кесарю — кесарево, Богу — Богово.

С этих позиций «провинность» Александра Маринеско просматривается как образец надругательства над справедливостью. Вспомним еще раз об асе-подводнике номер один.

За то, что Маринеско переспал с финкой на базе стоянки кораблей и вовремя не явился по вызову, его арестовывают и отстраняют от командования подлодкой, понижают в звании.

Экипаж отказывается выходить в море с другим командиром. Один за всех и все за одного. Разве не этому веками учили моряков выдающиеся флотоводцы России и корабельные уставы?

В походе командир проявляет невиданный героизм и мужество в неравной битве с врагом. Топит целую дивизию отборных войск и гражданских чинуш из высшего эшелона. Экипаж в одиночку сражается с целой эскадрой военных кораблей, сопровождающих супер-лайнер «Адольф Густлов», и выходит победителем. По пути на базу командир отправляет на дно вспомогательный крейсер «Штойбен», также набитый отступающими войсками. Гитлер объявляет в Германии траур на три дня, а Маринеско своим личным врагом номер один. Такой чести удостаивалась за всю Вторую мировую войну только трагедия немецких войск под Сталинградом. А что получил непревзойденный ас, потопивший больше всех надводных кораблей по суммарному тоннажу от Родины, которая сузилась для него до политического отдела Балтийского флота и конъюктурных органов госбезопасности? Разжалование, недоверие, слежку и… три года тюрьмы за бескорыстие. Хотя другие капитаны, менее удачливые в бою, дважды награждались золотой медалью Героя.

Нет, не похожа судьба Ивана Федорова на судьбу Александра Маринеско. И характеры их несхожи. Но во многом она переплетается с выдающимся асом подводной войны. Особенно в главном: в предвзятости органов власти, в грубом вмешательстве в его боевую жизнь бездарных завистников, перестраховщиков, карьеристов и прочих себялюбцев на гребне войны. Слишком часто амбициозными, мелочными принципами руководствовались наши заполитизированные конструкторы коммунистической нравственности при решении тех или иных проблем в годы войны.

Да и до нее.

Праведников расстреливали грешники. Тружеников раскулачивали бездельники. Талантливых давили бездари. Гордых и чистых судили скользкие и грязные корыстолюбцы.

Много еще белых пятен в истории Великой Отечественной.

Вот и Федоров, сбил 134 вражеских самолета и… канул в омут беспамятства. Почему? Неужели беспамятство мы превращаем в принцип? Неужели Правда может помешать жизни?

Я рискнул заглянуть в пропасть людского забвения и хоть что-то извлечь на свет Божий из судьбы засекреченного аса, одного из самых талантливых летчиков советской эпохи.

Владимир Шморгун

Прочитав очерк о советском асе, награжденном немецким «Железным крестом», я загорелся: во что бы то ни стало узнать какие-нибудь подробности из жизни летчика сталинской гвардии, если не от него самого, на что очень мало надеялся, то хотя бы от его детей или знакомых, уцелевших в огне Второй мировой войны и доживших до моего весьма преклонного возраста, несмотря на мощнейший морально-психологический удар в связи с развалом Советского Союза. С этой целью я отправился в Москву искать правду, зарытую в недрах столичной осведомленности под гнетом давности исчезнувших архивов, умерших свидетелей, засекреченных учреждений и несохранившихся реликвий.