Фернандо Мариас - Где кончается небо

Смеркалось. Я обошел дом, нарочно двигаясь медленно, неуверенно: если меня кто-то увидит, пусть думают, что я еще не до конца пришел в себя.

И тут я увидел тебя. Ты стояла посреди кухни и чистила луковицу.

Констанца? — спросил я себя. Невысокая женщина в просторном черном платье, довольно толстая, как мне показалось. Да, наверно, это ты и есть. Та самая Констанца, единственная и неповторимая, о которой Кортес говорил с таким восхищением. «Мы крепко дружили до войны, все трое. Констанца, Рамиро и я…»

Ты казалась почти неподвижной. Двигался только нож; он так и мелькал в твоей руке — левой руке, заметил я. Теперь ты ловкими, уверенными движениями резала луковицу на мелкие кусочки. Я откашлялся. Ты обернулась с такой быстротой, что я даже не успел приготовиться.

— Привет! — воскликнула ты с неожиданной радостью, и лицо твое осветилось радушием и заботой. — Уже встал, да? Рамиро сказал мне перед уходом, что ты очнулся.

Ты обошла стол и встала так, чтобы видеть мое лицо. Передвигалась ты с трудом; теперь я разглядел огромный выпиравший живот (понятно, почему ты показалась мне толстой). Потом вновь принялась за луковицу.

— Я уже на девятом месяце, — пояснила ты, поймав мой взгляд. Тень страха мелькнула на твоем лице; твоему ребенку суждено было родиться посреди битвы за Мадрид. А потом? Что будет с ним, что будет с вами со всеми?

Видимо, мне пора было представиться.

— Меня зовут Хоакин, — не подумав, я протянул тебе забинтованную руку. Ты машинально вытерла о юбку свою левую и сжала мою ладонь. Я вскрикнул от боли.

— Ох, прости! — воскликнула ты. — Какая же я неловкая…

— Ничего, я сам виноват, — сказал я и протянул тебе левую руку. Ты сжала ее правой.

— Я левша, — произнесла ты, будто извиняясь.

Это было мое первое прикосновение к тебе.

— Больно? — она кивнула на мою забинтованную руку.

— Да нет, ерунда… Я вас поблагодарить хотел…

Ты отмахнулась от меня — мол, не за что.

— Рана у тебя неглубокая. Зато одежда была вся в крови.

— Это одной девушки кровь, ее Пепой звали. Она погибла возле Пуэрта-дель-Соль, в тот день, когда я у вас оказался…

— Твоя подруга?

Получается, кровь Пепы сослужила мне службу; теперь моя история казалась еще более достоверной. Окровавленная одежда недвусмысленно показывала, что мне пришлось хлебнуть горя. Я сокрушенно кивнул головой, будто не желая вспоминать об этом. Ты крепко сжала мою здоровую руку, заглянула мне в глаза.

— Человек только и делает, что изобретает новые способы убивать, это ужасно. Рамиро говорит, дальше будет еще хуже; сейчас нам кажется, что происходящее — за пределами возможного, но это только начало.

Я не вполне понял, о чем ты. Но решил, что это подходящий момент разузнать, знаете ли вы с Рамиро о моем ключе.

— Потом, после Пуэрта-дель-Соль, я заблудился. Было темно и холодно, а у вас как раз дверь была открыта, ну я и зашел. Поднялся по лестнице, вижу, дверь мансарды не заперта…

Я следил за тобой, затаив дыхание. Ты как ни в чем не бывало снова принялась резать лук.

— Это у нас там беженцы на прошлой неделе ночевали, наши знакомые. Наверно, забыли закрыть… Кстати, о беженцах. У тебя есть какой-нибудь документ, справка какая-нибудь? Ну что ты в какой-то партии состоишь или в каком-то профсоюзе?

Я помотал головой.

— Без документов опасно ходить, даже такому мальчику, как ты. Ничего, Рамиро тебе достанет справку.

Я кивнул, не веря своим ушам. Мне не только повезло с ключом, вы еще и пропуск мне собирались выправить, чтобы я мог ходить по городу. Но первым делом нужно было завоевать твое доверие.

— Ты был на фронте? — спросила ты.

— Нет, — ответил я, и мне стало немного стыдно: почем мне знать, может, ты презираешь тех, кто отсиживается в тылу?

— Тем лучше для тебя. Кто ты, откуда?

— Меня зовут Хоакин Дечен. Я из…

Вот теперь я должен соврать. Кортес знал, что вы с Рамиро никогда не бывали в Эстремадуре, поэтому мне было велено сказать, что я пришел из Бадахоса; во-первых, проверить никак нельзя, во-вторых, вы бы сразу прониклись ко мне симпатией — в битве за столицу Эстремадуры полегло много республиканцев. Самая надежная, самая правдоподобная легенда. Но я почему-то не смог тебе соврать. Ну не получилось, и все тут.

— Я из Авилы, из тамошнего приюта.

— Авила? Я там часто бывала. И почему же ты ушел оттуда?

— У нас в приюте устроили казарму, — принялся на ходу сочинять я; Кортес предупреждал меня, что упоминать об Авиле крайне неразумно, так как они с Рамиро провели там довольно много времени, когда обучались летному делу, а с ними и Констанца. — Я сбежал вместе с другими ребятами, а потом мы разошлись кто куда. Я вот набрел на колонну ополченцев. Они шли на Мадрид с востока… или с юга, не знаю толком. Ну я к ним и пристал.

— Да-да, Рамиро мне говорил. Он еще подумал, может, это были первые интербригадовцы, из Альбасете. Говорят, они вот-вот будут здесь. Это антифашисты со всего мира.

— Нет, эти точно были испанцы, — заверил я, повторяя про себя услышанное («интербригадовцы», «из Альбасете»).

Ты была такой доверчивой, такой неосторожной. Помнится, я споткнулся о слово «антифашисты», но сейчас было не время расспрашивать, что оно означает.

— И идти мне некуда, — добавил я, решив бить на жалость.

Мне тут же стало мучительно стыдно за свою уловку — я сам не понимал почему. И досадно оттого, что не понимал.

Ты разожгла огонь, поставила кастрюлю с водой. Двигалась ты тихонько, будто на цыпочках, и лицо у тебя все время было такое приветливое, словно ты старалась не обидеть каких-то невидимых существ, населяющих комнату.

— Да уж, война затянулась. Она все пожирает, ничего людям не оставляет. Не поможешь мне порезать картошку?

На разделочном столе лежало пять картофелин. Я взял одну и, осторожно орудуя забинтованной рукой, разрезал ножом на две части.

— Пополам разрезать?

— Лучше на четыре части. Так они быстрее сварятся.

— Вот только почистить у меня не получится, из-за руки…

— И не надо. Дон Мануэль говорит, что в кожуре тоже много питательных веществ.

— А кто это — дон Мануэль?

— Сосед с третьего этажа. Он придет на ужин. Когда Рамиро нет дома, дон Мануэль всегда поднимается к нам. Мне с ним не так одиноко.

Я вспомнил, что вчера вечером видел свет фонаря в окне третьего этажа; этот фонарь мог бы мне пригодиться. Так-так… фонарь, информация про интербригады… судьба явно мне улыбалась.

— А он тоже военный?

— Кто, дон Мануэль? Нет, конечно, упаси Господи! Только этого нам не хватало… Это очень тихий сеньор, мы с ним всю жизнь здесь по соседству прожили. Целыми днями разглядывает марки, увлечение у него такое. Вот увидишь, он и на тебя сейчас накинется со своими марками, так что будь готов.