Борис Азбукин - Будни Севастопольского подполья

Ревякин брал все на себя или молчал. Худой, изможденный, с синим, вспухшим от беспрестанных побоев лицом, с бородой, из которой были вырваны клочья, он стал похож на старика. И все же не надломилась его воля, непреклонна была уверенность в том, что даже перед неизбежной смертью надо продолжать борьбу.

— Крепитесь, друзья! Мы советские патриоты, коммунисты-ленинцы, нам пощады не будет! — доносился голос Ревякина до камер. — Мы должны перенести все и выстоять. Крым скоро освободят. Нам надо выиграть время, усложнить следствие, затянуть его.

Ревякин подбадривал всех, хотя самому было тяжко вдвойне. Сильней страданий от пыток его терзали мысли о Лиде. Ни он и никто из заключенных не знали, где она и что с ней.

Моральная поддержка друг друга придавала заключенным силы, мужества в тяжкие дни испытаний. Они держались сплоченно и стойко. Никто не дрогнул, не проявил малодушия, не просил пощады.

Майеру не удалось добиться требуемых показаний. Арестованные не выдавали друг друга, отрицали причастность товарищей к подполью, всячески выгораживали Виктора Кочегарова, его отца и мать, не называли фамилий и адресов тех, кто избежал провала.

И следствие затянулось…

Это бесило Майера. Но он оттягивал расправу, полагая, что ему еще удастся сломить их упорство, использовать как свидетелей против тех, кто остался на свободе.

Где-то на горе, что нависала над Лабораторной, — припоминал Майер, — проживает партизан Макаров, где-то скрываются Висикирская, Ленюк с женой, гуляют Белоконь, Михеев, Калганов. Эта скотина Людвиг описал приметы ребят, но забыл названия улиц и номера квартир. Кроме них, конечно, есть еще на свободе партизаны-одиночки. Но он, Майер, не из тех, кто останавливается на полпути. Он изловит их всех! Выкопает их из-под земли! Не помешала бы только срочная эвакуация из Крыма. Надо спешить. Спешить!

В начале четвертой недели следствия Ревякина, Гузова и Пиванова перевели в общую камеру. А вечером жандармы, распахнув дверь, втолкнули к ним арестованного матроса. Вспухшее лицо его было залито кровью, на спине и груди под разорванной тельняшкой виднелись рубцы и свежие ссадины, руки были скручены электрическим проводом.

Это оказался Василий Горлов. После того как в Бахчисарае Людвиг выдал матроса, контрразведчики многократно пытали его, тщетно добиваясь сведений о партизанах.

— Они драпают! — сказал Горлов. — И меня с собой привезли из Бахчисарая в Севастополь.

— Драпают?! — воскликнул Ревякин.

— А вы и не знаете? Наши войска вступили в Крым…

Весть эта мгновенно облетела все камеры, вызвав бурное ликование заключенных. И вдруг сквозь гул взбудораженной тюрьмы прорезались звонкие девичьи голоса:

Вставай, страна огромная…

Слова песни прозвучали как боевой клич. Все, точно по взмаху невидимой руки, в едином порыве подхватили:

Яростный гнев, жгучая ненависть, исступленная решимость звенели в голосах поющих. Песня их звучала как призыв к бою, к победе. Даже здесь, в тюремных застенках, эти солдаты Восьмого бастиона не признавали себя побежденными.

Когда утром Ревякина, Гузова и Пиванова повели на допрос, товарищи провожали их той же грозной песней.

Майер заявил, что если они не назовут фамилий и адресов подпольщиков, оставшихся на воле, то ночью будут расстреляны. Но все трое отказались давать показания.

Пока заживала рана, Коля сидел дома и целыми днями приглядывался к раскинувшейся внизу станции. Он убедился, что оккупанты, боясь советской авиации, днем не отправляли поездов, а прятали сформированные составы по тупикам. Эшелоны с солдатами, боеприпасами и танками обычно угоняли к тоннелю на самые дальние запасные пути, тянувшиеся по берегу Южной бухты. По ночам, во время бомбардировок, Коля видел, как советские пилоты обрушивали бомбы на поезда с фуражом, стоявшие поблизости от станции. «Эх, не туда целят?» — досадовал он.

Сегодня днем к причалам пришвартовались два больших транспорта с эсэсовцами-карателями. Часть эсэсовцев села в машины и уехала. Другая, большая часть погрузилась в два эшелона, которые маневровая «кукушка» вытащила на боковые ветки у Корабельного спуска.

Коля побежал за хату в убежище, отодвинул шкафчик и, светя фонариком, долго копался в своем тайнике. А когда стемнело, пошел к Косте. На тропе возле дома Табакова он увидел Шурика.

— Кто у Кости? — спросил он.

— Толька и Саня.

Коля пролез через окно в хатенку.

Саня и Костя сидели за столом мрачные, подавленные. За стеной в чуланчике, вздыхая, ворочался Толик, который вот уже несколько дней скрывался у брата.

— Чего это вы приуныли? — спросил Коля и положил на пол саперные ножницы. — Что случилось?

— Страшно сказать, — надломленным голосом ответил Костя. — Нет теперь ни Саши с Лидой, ни Жоры с Ваней, ни Милы с Мишей, ни Жени. Всех на Балаклавском шоссе… на рассвете.

Коля пошатнулся, словно от удара. А Костя, проглотив ком в горле, продолжал:

— Наши прорвали Перекоп, «завоеватели» драпают и перед эвакуацией всех заключенных расстреляли. Только Орлова, сказывают, дня три назад выпустили и еще двух женщин.

Коля сжал кулаки.

— Таких людей уничтожили! А Людвиг, предатель, кровью наших товарищей откупился.

— Просчитался он. Из него выжали все и тоже прикончили. Говорят, Майер со своими палачами нынче сбежал. Фашисты паникуют, не знают, кем заткнуть дыры. Недаром нынче эсэсовцев прямо с корабля погнали на фронт.

— Неужто мы им за товарищей не отомстим? — тихо спросил Коля.

Саня стукнул ладонью по столу и вскочил с табуретки.

— А что я говорил? Бить их надо! Давить как гнид! Руками душить!

— Руками всех не передушишь, — сказал Костя. — Надо что-то придумать.

— Чего тут думать? — горячо возразил Коля. — Мы с ними хоть сейчас можем расквитаться.

— А как? Ты надумал что? — спросил Костя.

— Ты видел, где они поставили эшелоны с эсэсовцами? Неужто мы их на фронт выпустим?

— В самом деле! Разберем пути либо здесь, либо в Ушаковой балке, и они как в мышеловке застрянут, — Саня хлопнул товарища по плечу.

— Зачем? Во, глядите, что я принес. — Коля взял с полу саперные ножницы и положил на стол. — Три штуки! Теперь вам понятно?

— Дело придумал, — согласился Костя. — Справим такие поминки по нашим, что фашисты век Севастополя не забудут.

— Тогда айда! Пошли, а то не успеем, — загорелся Саня.

Он торопил не зря. До прилета советских бомбардировщиков — а появлялись они теперь всегда в один и тот же час — времени оставалось в обрез.

— Погодите, — остановил товарищей Костя. — Мы возьмем на себя зенитки на Историческом и перервем связь батарей со штабом. А кто займется прожекторами?