Борис Азбукин - Будни Севастопольского подполья

На берегу появился Саня и, разыскав Костю, Колю и Петьку, поманил их. От моториста дрезины, только что прибывшей из Бахчисарая с железнодорожным начальством, он узнал, что советские войска вчера утром освободили Джанкой, а ночью танкисты ворвались на окраины Симферополя.

— Надо народ оповестить! — сказал Костя.

Саня достал из кармана несколько кусков мела и древесного угля.

— Сегодня же испишем все заборы, стены и мостовые, — подмигнул он.

— Зачем? — воскликнул Петька. — Я шепну своим пацанам, а через час уже все будут знать и на Корабелке, и на Воронцовой, и на Зеленой горке.

— Возьми, возьми уголька. Пригодится, — вставил Коля. — Пусть и фашисты почитают.

Две следующие ночи ребята, как и все севастопольцы, не смыкали глаз. Жители города и слободок вылезали из убежищ, подвалов и часами стояли под звездами, с восторгом слушая гул канонады, которая придвигалась все ближе и вскоре стала явственно доноситься из Качинской долины.

Но многим из тех, кто в эти ночи с радостью ловил гул приближающейся битвы, не суждено было дождаться избавителей. Начались массовые облавы, сперва в центре города, затем на окраинах. Жандармы врывались в дома и убежища, давали двадцать минут на сборы и гнали толпы людей на городскую пристань, в Стрелецкую и Камышовую бухты. В каютах и трюмах пароходов и самоходных барж прятались фашистские солдаты и офицеры, а на палубах под присмотром автоматчиков размещали русских женщин с детьми, которым было приказано в случае появления советских самолетов размахивать руками и платками.

Когда облавы приблизились к Лагерной балке, Костя велел Толику бежать на Лабораторную и скрыться в доме у дяди, а сам с Колей и Саней спрятался в развалинах.

Первые дни мая. Дни благоуханного цветения. Самая яркая, пышная пора черноморской весны. Лилово-багряными соцветиями облиты стволы и ветви иудина дерева, облаком бледно-розовых лепестков окутаны рощи у панорамы, в садах цветет персидская сирень. Все буйно цветет и радостно.

И хотя земля поминутно вздрагивает и стонет от взрывов и волны колеблющегося воздуха осыпают землю белым и розовым дождем преждевременно умерших лепестков, жизнь берет свое.

Жители Лагерной, Чапаевки, Зеленой горки, Корабельной и других слободок, невзирая на разрывы снарядов, выходят из своих, убежищ, развешивают выстиранное белье, ставят на дымящиеся камельки жидкую просяную баланду и жадно смотрят на восток, откуда вот уже вторые сутки доносится неистовый грохот сражения. Там, над Сапун-горой, блещут молнии, вздымаются фонтаны земли и камней, а желто-сизые облака дыма и пыли так плотно окутывают небосклон, что солнце висит в небе тусклым пятачком.

С той минуты, как по всему фронту, от Бельбека до Балаклавы, гром пушек возвестил начало штурма Севастополя, Саня, Костя и Коля не расставались. День они проводили у Михеевых. Часами стояли возле убежища, не спуская глаз с небосклона, где извергался огнедышащий вулкан битвы.

С наступлением же темноты они устраивали вылазки на Куликово поле, Исторический бульвар или Балаклавское шоссе, резали провода, обрывая связь немецких штабов с батареями и передним краем на Сапун-горе и в Золотой балке.

Сегодня ночью, возвращаясь с очередной вылазки, друзья зашли в пещеру возле Костомаровской батареи и по лестнице, сохранившейся в колодце, спустились в подземелье.

Это было не обычное подземелье, а целый подземный» город. Почти сто лет назад русские солдаты, руководимые военными инженером Тотлебеном, возвели Четвертый бастион и пробили в каменном чреве горы множество галерей для подземной контрминной войны. Галереи укрывали их от огня, были местом хранения продовольствия и боеприпасов. В некоторых сохранились колодцы с хорошей питьевой водой. Но попадались и другие колодцы — сухие, через которые можно было опуститься в глубокие штольни, откуда тянутся длинные подземные ходы в сторону Малахова кургана, Херсонеса и Максимовой дачи.

Ребята задержались в одной из верхних галерей. Костя отыскал баночку с нефтью и паклю, оставленные им здесь недели три назад, и зажег факел. Коля и Саня, разбросав кучу камней, волокли ящик с гранатами, патронами, завернутые в ветошь револьвер, винтовки и два автомата.

Оружие, подобранное ими за городом, в окопах, было спрятано здесь еще год назад.

— Эх, не дожили до этого дня Саша и все наши ребята, — вздохнул Коля, засовывая в мешок гранаты. — А то бы целым отрядом ударили с тыла и очистили город. А что мы втроем?

— Мы и втроем на что-нибудь сгодимся, — возразил Саня, доставая из-под камней два футляра с биноклями.

— Втроем не попрешь против пулеметов и пушек.

— Будет тебе вздыхать, — вмешался в разговор Костя. — Прихвати лучше автоматы. Сгодятся.

После, тишины подземелья стрельба казалась еще оглушительней. За панорамой и на Куликовом поле ухали вражеские пушки, выплевывая шматки пламени. Над Сапун-горой стояло зарево, заливая багровым светом холмистые дали. Где-то за сопками татакали пулеметы.

Остаток ночи ребята провели в убежище на Лагерной. Николай Андреевич с женой и Шуриком лежали на матрацах. Саня и Костя пристроились с Колей на полу, на подстилке из рядна. Никто не спал. До сна ли в штурмовую ночь? Костя слышал, как тяжело вздыхала, поминая святых, Колина мать, как Саня ворочался и дважды выходил из убежища, а когда забрезжило, взял автомат, бинокль и ушел к себе на Чапаевскую. Только перед рассветом Костя забылся в тревожной дреме.

Гром канонады разбудил его. В распахнутую дверь смотрело розовое утро. Наступил третий день штурма.

Костя вскочил. Вытащил из кармана куртки расческу, взъерошил ежик на голове и пошел в дом.

В комнате было людно. Прибежал сияющий Петька и сообщил, что «наши штурмуют на Сапуне последние окопы и доты». Эту новость он выудил у раненого солдата, который забрел во двор напиться. Вслед за Петькой к Михеевым ввалились Колины двоюродные братья. Старший — Леонид Стеценко, тридцатилетний кряжистый мужчина, пришел из города с женой и грудным ребенком; младший же, Ваня, Колин ровесник, прибежал с Корабельной. Оба взволнованно рассказывали, что жители прячутся в развалинах, спасаясь от облав и эвакуации. Немногим посчастливилось пробраться сюда, к вокзалу, где жандармы и эсэсовцы, боясь разрывов снарядов, не появляются.

— Народ разъярился. Дай оружие — все, как один, поднимутся! — горячо воскликнул Ваня. — Я бы первый пошел в бой.

Коля переглянулся с Костей и задиристо бросил:

— Тебе дай. А ты небось и стрелять-то не умеешь?

— Это я-то? — Ваня вспыхнул. — Я в школе первый снайпер был.

— Дай новобранцу что-нибудь из твоих запасов, — Костя подмигнул Коле.