Василий Щур - Пограничными тропами

— Ты прав, — подтвердил Манап. — Фамилии другие придумаем. Пытать будут — молчите. Долго здесь не пробудем. Пограничники потребуют вернуть нас.

Комотрядовцы сидели в углу большого сарая-сенника на голом холодном полу и подбадривали себя разговорами.

— Не те годы сейчас, чтобы басмачи страх наводили.

— А кто главарь у них?

— Новый какой-то. Старых я всех знаю, — ответил на этот вопрос Кочукбаев. — Ни с одним из них не приходилось встречаться. Может, из тех, что из Киргизии через наши места прорвались.

— Видно, из Киргизии, — согласился Сандыбаев. — Многих тогда побили, но многие и ушли. Подняли голову. Ну ничего, придет им конец.

— Вначале с нами покончат, — проговорил кто-то совсем тихо.

— Не посмеют. Мы советские люди. Нас защитит страна! — возбужденно заговорил Манап. Черные глаза его блестели даже в полутьме, окружавшей их, рука рубила воздух в такт словам. — Мы не скот!

В это время заскрипели ржавые дверные петли.

— Выходи по одному. Ты! — вошедший указал пальцем на Манапа. — Побыстрей шевелись.

Кочукбаева подвели к группе людей, сидевших возле юрты на разостланной кошме и пивших кумыс.

— Пограничник?! — спросил его толстый мужчина и отхлебнул из большой деревянной чашки глоток кумыса.

У Манапа спазма перехватила горло — ему хотелось пить, глотнуть хотя бы один глоток душистого кумысу, но он скрыл от взглядов сидящих это желание. В толстом человеке он узнал того басмача, на которого кинулся в лесу с топором. «Главарь», — определил он. Кочукбаев обвел всех сидящих взглядом — знакомых лиц не было.

— Нет. Я — крестьянин, — Манап отвечал спокойно, стоял прямо и смотрел в глаза спрашивающему.

— Почему в солдатской форме?!

Кочукбаев стал объяснять, что они нанялись заготовлять дрова и лес пограничникам и что те дали им одежду, хорошо кормят и хорошо платят.

— Врешь, желтая собака! — крикнул главарь, потом спокойно, с усмешкой обратился к сидящему рядом горбоносому басмачу: — Развяжи ему язык, Абдулла.

Бич просвистел в воздухе и больно врезался в спину.

— Говори!

— Я сказал правду.

Снова удар бича, снова вопрос. Били, пока Манап не упал. Тогда его оттащили в сарай и пригласили «на беседу с аксакалами» другого комотрядовца. До вечера «побеседовали» со всеми. У всех были коричневые рубцы на спинах. Все молчали, думали. Только редко кто-либо бросит одно, другое слово, обзовет басмачей шакалами, вздохнет по поводу медлительности пограничников, и снова — молчание.

Ночью их не трогали. А утром, как только солнце осветило одну грань Хан-Тенгри, двери сарая с жалобным скрипом открылись вновь.

— Кочукбаев Манап, выходи!

«Кто-то предал. Теперь крышка!» — эта мысль возникла внезапно и так же внезапно исчезла. Манапу стало даже стыдно от этой, ничем не обоснованной мысли. Он посмотрел на своих товарищей, с которыми не раз смотрел смерти в глаза: «Нет, они не могли предать. Кто-то из басмачей знает меня».

Манапа привели к юрте. Те же лица в том же полукруге, те же деревянные чашки, наполненные кумысом, то же нестерпимое желание выпить хотя бы один-единственный глоток холодного напитка.

— Слышал, Кочукбаев, о тебе много. Говорят, хорошим проводником у пограничников был, прислуживал им, вот и увидел своими глазами. Садись, гостем будешь, — с язвительной усмешкой заговорил главарь.

— Я требую, чтобы вы вернули нас домой! Вы ответите за все ваши бесчинства!

— Ты разве забыл наш обычай? Не отведавший угощения гость оскорбляет хозяина, а оскорбленный вправе мстить.

Кочукбаеву поднесли чашку, наполненную пенистой мочой.

— Угощайтесь.

Манап отвел рукой чашку: «Я не гость. Я — пленник». Тот, кто подавал «угощение», со всей силой ударил Манапа чашкой по голове. Из рассеченного уха начала капать, смешиваясь с мочой, кровь, но Манап устоял на ногах и даже не сделал попытки вытереть мокрое лицо и кровь. Он напряг всю силу воли, чтобы казаться спокойным. Высокий, плотный, в туго обтягивающей грудь гимнастерке, он был похож на солдата; черные глаза его смело смотрели в лицо главарю банды.

— Неверным продался! Против своих, казахов, идешь! — сквозь зубы цедил главарь, а потом, будто почувствовав, что сказал не то, что хотел сказать, хитро улыбнулся: — Аксакалы, гость не принял угощения. Он оскорбил нас, отступил от обычаев предков. Вы все свидетели. Какое полагается за это наказание?

— Смерть!

Кочукбаев стоял со связанными волосяной веревкой руками у края неглубокого оврага под старым карагачом. Одна ветка, низко склонившись над землей, была как раз перед глазами Манапа. Сквозь шершавые темно-зеленые листья просвечивалась снежная вершина далекой горы, Манап смотрел на листья, на далекий белый снег и старался вспомнить, где он видел такую же ветку и такую же снежную вершину, белевшую сквозь листья. «Где?! Где?!» — напрягал он память, как будто от ответа на этот вопрос могло что-то измениться в его положении. Наконец он вспомнил: у Красной сопки. Он даже обрадовался тому, что все еще помнит такие мелкие детали прошлого.

Тогда Манап вез хлеб и консервы пограничникам, которые несколько суток, укрывшись в лесу, ждали банду. Он еще издали услышал стрельбу и пустил коня галопом, чтобы помочь друзьям, но опоздал. Семь связанных басмачей сидели под развесистым деревом, один солдат охранял их, четверо несли из-за Красной сопки красноармейца Крепомкина. Пуля пробила ему голову. Манап долго смотрел на убитого солдата, с которым не один раз ходил по следам басмачей, потом поднял голову и увидел сквозь листья белые шапки гор.

— Горы вечны, человек — нет, — задумчиво сказал он.

— Война, Манап, война! — ответил тогда командир отделения Федор Невоструев.

Но теперь нет войны, той войны, жестокой, убивающей всех без разбору. Но почему нет? Вражда есть, вражда будет. Разве они добровольно отдадут жирный кусок бараньего курдюка и власть?

Все эти воспоминания и мысли, вызванные воспоминанием, так захватили Манапа, что он, услышав лязг затворов, не сразу осознал, что за его спиной басмачи заряжают карабины.

«Война, Манап! Война!»

Тут он заметил на темном, почти черно-зеленом листке красную с белыми пятнами божью коровку. Она торопливо ползла вверх и, добравшись до ножки листка, расправила крылья и полетела. Манап посмотрел ей вслед, и снова вспомнился ему окровавленный пограничник — командир отделения Симачков, умерший на руках у женщины, жены офицера. «За что льется кровь?!»

— Приготовиться! — громко прозвучала команда, и Манап почувствовал, что в спину ему направлены стволы карабинов. Он напрягся — очень хотел жить, ему хотелось крикнуть: «Не убивайте!» — но сдержал себя. Остался стоять во весь рост. Стоял и ждал залпа.