Михаил Коряков - Освобождение души

— Отец писал мне из деревни, — немцы увели с нашего двора корову. Вот же и им за то, пусть падет и ихняя…

Так же бессмысленно убивали людей. Население Крейцбурга бежало. В городе остался один дряхлый, глухой старик. У офицеров полка резерва споры вертелись вокруг одной темы: «поджечь — не поджечь», «убить — не убить». Потом я узнал: старика убили. В другом городе я сам, собственными глазами, видел труп женщины: она лежала поперек кровати с раздвинутыми ногами и задранным платьем, и в живот насквозь, до досок кровати, был воткнут длинный четырехгранный штык.

He минула «месть» и Елены Шпрингер, — так звали девушку, которую мы спасли от танкистов. Мне было любопытно, как наши передовые части вступали в немецкий город, как произошла ее первая встреча с доблестными советскими воинами. Девушка засмеялась и произнесла два странных слова:

— Уры маш?

Это — первое, что она услышала от русских солдат. Два слова, немецкое и польское, означали: «Часы имеешь?» Боя в Бунцлау не было: немецкий арьергард ушел ночью, а русский авангард вступил в город утром. Население города, не слыша перестрелки, повылазило из подвалов, расположилось завтракать. По видимому, общее всем людям чувство: «на миру и смерть красна» заставляло жителей объединяться. Многие оставляли свои дома и сходились в чужие квартиры.

— Нас было много, человек восемнадцать-двадцать, — рассказывала, смеясь, девушка. — Сидим, завтракаем. Открывается дверь, входят двое ваших. Мы так и застыли за столом. Но они ничего… довольно милые. Один стал в дверях, автомат наизготовку. А другой подошел к столу и спрашивает у меня, — я какраз с краю сидела, — «уры маш?». Ну, снял у меня с руки «уры», потом у тети «уры» и сережки из ушей. По очереди обошел всех вокруг стола, набил карманы «урами», кольцами, брошками и сережками, и, представьте, даже откозырял: «ауфвидерзеен». Правда, нам даже весело стало: вовсе не такие они страшные, эти советские парни. А вот сегодня пришли совсем другие…

В Красной армии весной 1945 года ходил анекдот: первому эшелону — часы, второму — девушки, третьему — барахло. Пехотинец, вступая в город, не имеет времени, чтобы заняться девушками: он обязан идти дальше по пятам противника, — первый эшелон успевает лишь собрать «уры» и драгоценности. Второй эшелон, поддерживающий наступление, двигается без особой спешки: у этих есть время «ударить по девушкам». Третьему не остается ни золотых вещей, ни свежих девушек, но зато тыловики, оседая в городах, собирают и пакуют в чемоданы костюмы, платья, — у этих в цене шерстяные отрезы.

Бунцлау, занятый только вчера, переживал сегодня нашествие второго эшелона. Девушка рассказывала, что несколько часов назад к монастырю аннунциаток — монахинь, посвятивших себя Деве-Марии, — подъехало четыре танка. Для устрашения танкисты хватили из пушек по воротам и по крыше и ворвались в коридоры келий.

Нашу подзащитную мы избавили от второго эшелона, — ее утраты ограничивались пока что часами. Но тяжкая участь ее была неизбежна: придет третий эшелон, вернутся на отдых в ближайший тыл бойцы первой линии…

— Так вы и остались без часов? — спросил я.

Девушка с грустной улыбкой показала голое запястье руки.

— Ничего, будут еще, — успокоил я ее, и, чтобы не быть жестоким, не сказал, что бойцы первой линии, выходя из боев на краткий отдых и в свою очередь «ударяя по девушкам», напевают песенку с таким рефреном:

Ком, паненка, шлаффен,

Дам тебе часы…

У Елены Шпрингер не было родственников в Бунцлау, — только эта старуха, лежавшая на дворе, у стенки, прикрытая простыней. Из-под досок, на которых она лежала, растеклась и застыла лужа крови. Дом догорал. Чемодан, который девушка, спугнутая прохожими солдатами, оставила на крылечке, был распорот кинжалом, — из вырезанной дыры торчали чулки, бретельки девичьей сорочки. Испугавшись солдат, проходивших мимо, она наткнулась на танкистов. Где она могла найти укрытие?

Мы подъехали к ее знакомым. В маленьком домике на окраине города жил старый бергмейстер Вюнш с женой и теткой — фрау Симон, 78-ми лет. Они приютили девушку, оставили ее на ночлег. Утром я должен был ехать в деревню Тиммендорф, по дороге в Саксонию, и найти там место, где погребено сердце Кутузова. Как могли мы, уезжая, обезопасить девушку? Написали таблички: «Квартира занята офицерами — не входить» и вывесили в окнах, на дверях.

Наши охранные листки, увы, не имели силы. Недели две-три спустя, уже в марте, мне опять случилось быть в Бунцлау. Первым делом пошел я в домик старика-бергмейстера, узнать, что сталось с девушкой. Домик стоял пустой, по комнатам гулял ветер. Где Ленхен? Где семья Вюнш? Оказалось, что комендант города распорядился: собрать всех немцев и поселить на одной улице — в нескольких больших домах на Вильгельмштрассе. Он сделал это с добрыми намерениями: окружил немецкий квартал патрулями, чтобы предохранить мирных жителей от насилий и грабежей. Но получилось хуже: что могли сделать патрули, если к домам подъезжали танки? Насильникам же теперь не приходилось искать, где ютятся среди развалин немецкие семьи. Насильники получили адрес: на Вильгельмштрассе.

На Вильгельмштрассе я пережил ночь, самую страшную в моей жизни. Ни под бомбежками, — скажем, на Волыни, где в одну ночь снесен был полностью город Сарны, — ни на переднем крае под огнем немецких шестиствольных минометов, — нигде не испытывал я такого страха, как тут, в этом мирном немецком квартале. Мы легли спать в десять вечера. Дверные замки были поломаны, к дверям приставили стол, ведра с каменным углем. Не прошло и полчаса, как дверь зашаталась, баррикада поехала. Накинув шинель на плечи, я вышел в прихожую. Два молоденьких солдата, совсем мальчишки.

— Водицы тут нет-ли, товарищ капитан? Напиться…

Вынес им кувшин с водою. Отпили по глотку и выплеснули из чашек, ушли. Только нагромоздил я возле двери, что потяжелее, как снаружи опять кто-то уперся в дверь плечом. Танкисты… Их было шестеро. Не одни солдаты, но и офицеры. Пистолеты наружу, за поясами. Щелкают электрическими фонариками. Ни мало не обращая на меня внимания, двое прошли в комнату, к кровати, где лежала, ни жива — ни мертва, 78-летняя — кожа да кости! — фрау Симон. Сдернули одеяло:

— Э, чорт, старуха!

— А ну, посмотри на другой кровати, — посоветовал парень, стоявший в дверях.

Во что бы то ни стало сохранить спокойствие, — подумал я. Не кричать, не спорить, — это не привело бы к добру.

— Брось ты, старший лейтенант, с этим барахлом возиться! — сказал я приятельски. — Одни старушонки… Какой из них толк?

— Так чего же ты здесь поселился? — удивился офицер-танкист. — Идем с нами, найдем паненок. Не хочешь? Ну, так выпей со мной спирту!