Андрей Житков - Жизнь и смерть сержанта Шеломова

За время болезни он отвык от сигарет и, сильно затянувшись, ощутил головокружение, как от анаши.

Костя толкнул его в бок:

— У меня капуста есть. Можем не слабо потащиться, — и он вынул перетянутую резинкой замусоленную пачку.

Митя с интересом посмотрел на Костю:

— Сколько?

— Семь тысяч. Совершенно случайно в курятнике нашел.

При упоминании о курятнике Митя представил себе убегающих кур и впитывающиеся в песок капельки крови.

— А как мы их истратим, если поблизости ни одного дукана? Даже если обменять, в медсанбатовский магазин «засранцев» не пускают («засранцами» называли тех, кто лежал в инфекционном отделении).

— Главное, найти офицера, который согласился бы обменять. Я согласен даже на один к двадцати.

— Я думаю, безопаснее всего подкатить к Верочке (постоянно у них дежурила еще медсестра Лена, но у той был слишком строгий вид, и она запросто могла «заложить»).

Теперь они исчезали из палаты сразу после обхода и, сидя в тени за корпусами, курили и строили планы насчет денег, пока не наступало время обеда.

Митя поговорил с Верой, и она согласилась обменять деньги, но сказала, что после зарплаты. Нужно было ждать еще неделю, а им пресная диетическая пища осточертела и хотелось чего-нибудь повкусней.

После долгих споров решили рискнуть — попробовать обменять сотни две у часовых, а остальные деньги пока спрятать, и если не получится, то потеряют они совсем немного. Операцию было решено провести после обеда, когда все начальство валяется на койках, но когда Митя с Костей перед обедом вошли в темный коридор корпуса, старшина припер их к стенке:

— Вы, ребята, хорошо прижились в офицерской палате: полы в корпусе не моете, на работы вас не посылают! — Старшина говорил приторно-ласково.

— Мы не виноваты, что нас в офицерскую палату положили, — начал оправдываться Костя.

— В том, что вас положили, вы, конечно, не виноваты, но работу придется выполнять солдатскую. Для начала пойдете на забор, там как раз рабочих рук не хватает.

— А если температура? — довольно нагло спросил Костя.

— Тогда можете валяться. Но температуру я вам сам померяю, — пообещал старшина.

Настроение у Мити испортилось. «Опять началось, — тоскливо думал он, хлебая суп. — Старшина засек, теперь будет по нарядам да по работам гонять». Костя, увидев, что Митя сидит как в воду опущенный, подмигнул:

— Не шугайся, старик. Мы об одеяла градусники натрем.

Сразу после обеда они залезли в кровати и притихли. Офицеры, собравшись в круг, резались в покер. Старшина постучался и вошел: «Разрешите?» Офицеры, увлеченные игрой, не обратили на него внимания. Старшина подошел сначала к Мите, потом к Косте — раздал термометры, потом уселся на Костину кровать и издалека стал наблюдать за игрой офицеров. Мите расхотелось нагонять температуру: «Если заметит, до выписки из дневальных не вылезу». Он лежал, сложив руки поверх одеяла, и наблюдал, как Костя за спиной у старшины тихонько крутит термометр в шерстяном одеяле.

Старшина неожиданно резко поднялся и взял у Кости термометр:

— У-у, да тебя в реанимацию надо. Перестарался. — Он пощупал Костин лоб и скомандовал: — Вставай, одевайся.

Потом подошел к Мите. Митя протянул термометр, с испугом глядя на старшину.

— И у этого тоже.

— Сколько?

— Тридцать семь и три, — старшина пристально посмотрел на него. — Ладно, можешь лежать.

«Переволновался. Все из-за старшины! А Костя крупно погорел — теперь старшина с него не слезет». Митя повернулся на бок и попытался не думать о неприятном, но мысли о том, что старшина теперь не даст житья и служба пойдет не лучше, чем во взводе, лезли в голову, не давая заснуть.

Костя вернулся только к ужину, весь в цементе и глине, злой, как черт: «Пришлось за тебя работать. „Раз, — говорит, — твой дружок заболел, будешь за него работать“. А я таскаю булыжники и чувствую, как у меня температура поднимается, того и гляди, солнечный удар хватит». Он разделся и лег, а Митя сходил к медсестре за термометром. Температура у Кости подскочила до тридцати девяти, и ему сделали укол.

После ужина Митя долго лежал на спине и смотрел застывшим взглядом в потолок. Он вспомнил, как Сергей Палыч говорил, что общество, в котором один человек унижает другого, не имеет права на существование, но за всю историю цивилизации не было ни одного примера иного отношения человека к человеку, и что личность не укладывается в рамки законов и в самой себе содержит корень зла, В чем заключался корень зла, Митя уже не помнил, они тогда здорово поспорили. Сергей Палыч сказал, что униженный человек не может встать за будущее; все направлено на то, чтобы удержать его в таком положении; благоразумие и чувство самосохранения не позволят ему шагнуть вперед, и что выход — в братстве и милосердии. Митя обозвал его хиппи, а Сергей Палыч обиделся и сказал, что он не хиппи, а человек, познавший меру добра и зла.

«В течение года я должен терпеть унижения для того, чтобы потом унижать других. А я не хочу», — подумал Митя, засыпая.

Первое, что он увидел, когда проснулся, довольную морду старшины. В руках у него была тетрадь, в которой было расписано, кто где лежит.

«Двое сегодня выписались. Эти места мы освободим для офицеров, а вы собирайтесь и топайте в солдатские палаты. Ты, — старшина ткнул пальцем в Митю, — в шестую палату, а ты, симулянт, — во вторую». Старшина улыбнулся, довольный, что удалось выудить сачков из офицерской палаты: «После завтрака пойдете в команду выздоравливающих, на забор».

Митя снял наволочку и простыни, захватил с собой рваные листочки «Медного всадника», которые он нашел в тумбочке и теперь, от нечего делать, учил наизусть, поплелся в шестую палату. В коридоре Костя шепнул ему, что захватит к забору две сотни и попробует обменять у часового.

Все койки в шестой палате были пусты. В проходе наголо остриженный щупленький парнишка елозил шваброй. Увидев Митю, он перестал мыть пол и вытянулся по швам. Митя посмотрел на него с удивлением:

— Ты чего?

— Произвожу уборку помещения! — заорал парнишка, вытягивая подбородок кверху.

— Это тебя старики научили? — спросил Митя.

— Так точно! — на этот раз потише отрапортовал парнишка.

— Вольно! — скомандовал Митя и прошел к незаправленной койке. — Ты сколько прослужил, парень?

Парнишка опять вытянулся по стойке «смирно»:

— Три месяца.

— Да перестань ты вытягиваться! — закричал на него Митя. — Чего ты, как педерастка, тянешься перед каждым встречным? Всю службу будешь в чижиках ходить!

Парень испуганно зашоркал по линолеуму шваброй. Митя заправил постель и уселся на кровати в ожидании завтрака.

В палату вошли двое. Один — высокий сержант в выбеленной хлоркой форме, в полусапожках, весь отутюженный и загорелый, другой — в пижаме, лохматый и по-больничному бледный, с большими синяками под глазами. Он нес ящик из-под сока. Парень со шваброй напряженно застыл перед ними: