Эдуард Володарский - Штрафбат

— Рядовой Цукерман, приказываю стоять! — рявкнул Бредунов, и Савелий инстинктивно остановился.

— Приказываю отвечать по форме, — не отставал Бредунов.

— Вам не стыдно? — Светлана загородила Савелия. — Чего издеваетесь? Я вот вашему начальству напишу, понятно? Узнаю, в какую часть вас направляют, и напишу! Как вы себя здесь в госпитале вели! Посмотрю, какой вы тогда капитан будете?

— Ого… — с тихим удивлением выдохнул Бредунов. — Везет тебе, Савелий, такая шикарная девушка за тебя заступается. Ладно, будь свободен, но постарайся больше на глаза мне не попадаться…

— Вы тоже, гражданин капитан, постарайтесь штрафникам на глаза не попадаться, — набравшись храбрости, ответил Савелий, но Светлана уже тащила его из каптерки:

— Пошли, пошли, нечего с ним разговаривать!

…И была у них ночь. Первая и последняя. Луна светила в окно, отражаясь в никелированных инструментах, лежавших на полках в стеклянном шкафчике, а рядом на жестком топчане лежали они, обнявшись и укрывшись простыней.

— Савушка… хороший мой… — горячо шептала Светлана. — Ты мне сразу-сразу приглянулся…

— А ты мне… — шептал в ответ Савелий. — Я тебя увидел — все стихи сразу забыл…

— Обними меня покрепче… еще… еще… Дай я тебя поцелую, Савушка… я тебя так хочу, так хочу… Мы ведь больше не увидимся.

— Почему? Обязательно увидимся.

— Я уже два года в полевом госпитале… было у меня трое парней… и никогда их больше не увидела. Один раз и — все… родной мой, как хочется тебя… как хочется…

Она стонала и плакала, и они исступленно целовались…

В коридоре послышались шаги, и вошла медсестра Галя, неся в руке зажженную керосиновую лампу. Она поставила лампу на стол открыла стеклянный шкафчик и стала отбирать инструменты. Услышав легкий шорох, покосилась на топчан, где под простыней замерли две фигуры.

— Светка, ты, что ль? — прошипела Галя.

— Я… — глухим голосом отозвалась Светлана.

— С кем это ты? С красавцем Ромео? С этим черненьким?

— С ним, с ним, — нервно отозвалась из-под простыни Светлана.

— Ничего, — ехидно улыбнулась Галя, складывая инструменты. — Совет вам да любовь…

И она вышла из комнаты, прикрыв дверь. Через секунду снова открыла:

— Не запирайтесь, я опять приду…

Фигуры под простыней задрожали, послышался приглушенный смех…

Начальник особого отдела Харченко просмотрел бумаги Бредунова, проговорил:

— Знаю, знаю про тебя, капитан, рассказали… Ты вот что, ты здесь язык свой попридержи, ладно? Второй раз точно в штрафбат угодишь.

— Я понимаю, товарищ майор.

— В рамочках уметь надо себя держать. Мало ли кто мне не нравится! Я ж не тычу каждому — жид пархатый, армяшка чернозадый, чурек копченый… Так что в рамочках, капитан, в рамочках — не порть мне картину социалистического интернационализма, понял?

— Так точно, товарищ майор! — Бредунов вытянулся, щелкнул каблуками сапог.

Из особого отдела он направился в блиндаж командира дивизии генерала Лыкова, отрапортовал с порога бравым голосом:

— Товарищ генерал, разрешите доложить?

— Давай, докладывай.

— Капитан Бредунов прибыл в ваше распоряжение! — Бредунов чеканным шагом подошел к столу, положил документы.

Лыков молча глянул на документы, вернул Бредунову, спросил:

— Как себя чувствуешь после ранения?

— Отлично, товарищ генерал!

— В полку Белянова ротного убило. Так что заступай на его место.

Шеренга вновь прибывших штрафников была длинной, и Твердохлебов в сопровождении Глымова медленно шел, вглядываясь в лица — совсем юные и постарше. Остановился напротив человека с волевым, жестким лицом.

— В каком звании служил?

— Майор Шилкин Сергей Викторович, командовал батальоном.

— Батальон, что ли, угробил?

— Да нет, с батальоном все в порядке. — Бывший майор отвел взгляд в сторону.

— А за что же тебя звания лишили и сюда отправили? Давай выкладывай, тут все свои, секретов нету.

— Женщину застрелил… — через силу ответил Шилкин.

— Ладно, после расскажешь. Примешь под начало роту.

— Есть.

А Твердохлебов шел дальше. Наткнулся на Савелия, усмехнулся:

— Ты опять тут? Я думал, за ранение вину тебе скостили.

— Никак нет, товарищ комбат, обратно в штрафные определили.

Твердохлебов пошел дальше, а Глымов задержался и, глядя в глаза Савелию, процедил:

— В другой раз за такое ранение самолично пристрелю…

Через пару шагов Твердохлебов встал напротив крепкого парня лет двадцати пяти. Из-под расстегнутого ворота гимнастерки виден был треугольник тельняшки.

— Ну, нам только морской пехоты не хватало. За что ж тебя, родимый?

— Да по пьянке… — усмехнулся морпех. — Пьяный за водкой с позиций ушел, а меня энкаведешники попутали. Пришили дезертирство.

— Звать как?

— Булыга Олег.

Ну, тут столько не попьешь, Олег. У нас с водкой плохо.

— Ищущий да обрящет, — бодро ответил Булыга, и в шеренге засмеялись.

— Ну, ну… ищи, может, и обрящешь… — Твердохлебов двинулся дальше.

— Фамилия?

— Балясин Юрий Григорьевич, капитан.

— Тебя за какие грехи?

— За трусость, — в глазах капитана таилась усмешка.

— Вроде непохоже, — тоже усмехнулся Твердохлебов.

— Высоту не взял, роту три раза в атаку подымал, на четвертый раз отказался.

— Так, так… знакомая история. — Твердохлебов нахмурился. — Ладно, не горюй, капитан, будешь здесь ротой командовать…

Твердохлебов отступил на три шага, окинул взглядом строй штрафников, прокричал:

— Только кровью вину свою вы сможете искупить! Повторять не буду! За трусость буду расстреливать на месте!

Уже вовсю расцветала весна сорок третьего. Пополненный новыми штрафниками батальон Твердохлебова шел на запад, месил грязь по широченной дороге. Мимо колонны проскакивали легковушки — трофейные «опель-капитаны» и «опель-адмиралы», «хорьхи» и «майбахи», «виллисы» и «газики», завывали, разбрызгивая грязь, полуторки, проревели несколько танков и тракторов, тянувших за собой тяжелые орудия, четверки изможденных лошадей тащили орудия полегче. Штрафникам то и дело приходилось уступать дорогу, идти по обочине. На себе несли всю амуницию, вплоть до станковых пулеметов — станины отдельно, стволы отдельно. Солнце было бледное, холодное и совсем не грело, и пасмурное небо висело низко над землей.

Твердохлебов шел вместе со всеми, утирал фуражкой взмокший лоб, бормотал, оглядываясь по сторонам:

— По Украине идем… обратно… дожил-таки… обратно по Украине…

— Че ты там все бормочешь? — спросил шагавший рядом Глымов.

— Да так… радуюсь…

— Хе, черт бы тебя… — крутнул головой Глымов. — Вторые сутки не жрамши, идем, едва ноги тащим, а он радуется… Чумовой ты все же человек, Василь Степаныч, не иначе как из зоопарка сбежал…