Эдуард Володарский - Штрафбат

— Да наплевать тебе на них! Ты тяжело раненный! — яростно ответила Света.

— Да… повезло… — слабо улыбнулся Савелий. — Сколько сейчас?

— Четверть пятого… Скоро утро… Попить не хочешь?

— Хочу…

Света осторожно поднесла чайник к губам Савелия, и тот стал жадно пить.

— А этот майор выздоровел? Выписался? — спросил Савелий, напившись.

— Какой майор? — переспросила Света.

— Ну, танкист… которого к Герою Советского Союза представили.

— Умер… Ты на его кровати лежишь, — ответила Света.

— Героя хоть успел получить? — спросил Савелий.

— Да. Через два дня умер после того, как стал Героем, — ответила Света.

— Стал? — слабо улыбнулся Савелий. — Он им был…

— Был, конечно, — поспешно поправилась Света и добавила: — Он вообще был очень хороший дядечка. Весь персонал госпиталя плакал, когда он умер…

Савелий с трудом проглотил ком в горле, поморщился от боли:

— По мне плакать никто не будет.

— Типун тебе на язык! Зачем так говоришь? Маму пожалей. Ты один у нее?

— Еще двое старших братьев имеются.

— Тоже на фронте?

— Где им еще быть-то? Ладно, Свет, иди, я один полежу. Отдохни хоть немного.

— Да я не устала…

— Иди, говорю, — поморщился Савелий, — я хочу один побыть.

— Ладно, я немножечко посплю и сразу вернусь. — Света встала, наклонилась над Савелием и тихонько поцеловала его в губы.

Она вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь, и Савелий остался один. В ночной тишине было слышно, как работает генератор, светил ночничок на столике рядом с кроватью.

Савелий беззвучно заплакан — слезы скатывались на щеки из широко раскрытых глаз…

Потом он заснул и увидел живого шофера Толика. Тот возмущенно смотрел на Савелия и кричал:

— У меня в штабе дивизии знаешь, какая красотуля есть? Старлей! Шифровальщица! Только посмотришь на нее — сразу кончаешь!

Штрафники готовились к бою, а боя не было. Под утро ударила артиллерия немцев. Первые снаряды разорвались далеко за тем местом, где находился склад, совсем близко от позиций штрафного батальона. Но следующий залп был точным — рвануло над тем местом, где под землей был склад.

— Ну, все, — пробормотал Леха Стира. — Щас нас с землей мешать будут.

Шквал огня обрушился на штрафников. Тяжелые снаряды пробили своды подвала, вместе с землей летели куски бетона, обломки бревен, консервные банки.

Окопы были неглубокие, и если снаряд взрывался неподалеку, то осколки разили прятавшихся на дне солдат. А снаряды рвались беспрестанно. Оглохшие от грохота штрафники втискивались в землю — больше укрыться было негде.

Твердохлебов подполз к Головачеву, прокричат:

— Уходить надо! По-быстрому! Все здесь поляжем!

— А склад? — в ответ прокричал Головачев.

— Нету больше склада — посмотри!

Головачев оглянулся — снаряд за снарядом ложился в котловину, где был склад, и огромная впадина все расширялась. Рядом рванул взрыв, и Твердохлебов, и Головачев вжались в землю, обняв друг друга. Сверху на спины сыпались щепки, клочья бумажных пакетов, комья земли.

— Без приказа не могу! — закричал Головачев и, поднявшись, побежал по окопу, натыкаясь на лежавших солдат.

В углублении рядом с пулеметным гнездом стоял ящик телефонной проводной связи.

— Работает?! — крикнул, подбегая, Головачев.

— Пока фурычит! — ответил телефонист.

Головачев схватил телефонную трубку, покрутил ручку.

— Алло! Первый! Алло! Первый! Первый!

— Первый на проводе!

— Комбат Головачев говорит! Противник открыл артиллерийский огонь! Да, крушат нас снарядами! — кричал в трубку Головачев. — Склад почти уничтожен! Да, огонь страшенный! Прошу разрешения отходить на позиции! Или нас всех здесь уничтожат!

— Почему они открыли артиллерийский огонь?! Как они узнали, что вы там!?

— При захвате склада наткнулись на немцев. Двое или трое ушли! Майор Харченко убит!

— Харченко убит?

— Да! Прошу разрешения уходить!

— Склад?! Что со складом?! — хладнокровно и спокойно спрашивали на том конце провода.

— Склада больше нет! — срывая голос, закричал Головачев. — Снаряды разбили его вдрызг! Вы слышите?!

Загрохотали новые взрывы. Несколько снарядов легло в окоп — пулеметного гнезда больше не было. Пулеметчики медленно сползли в огромную воронку. Телефонист лежал на спине у ног Головачева и пустыми глазами смотрел в утреннее небо.

— Склада больше нет! — снова закричал в трубку комбат Головачев. — Он уничтожен снарядами.

— Отходите! — сказали в трубке, и связь пропала.

— Отходи-и-им! — протяжно закричал Головачев, побежав по окопу. — Отходи-и-им!

Снова загремели взрывы, белыми искрами замелькали в воздухе выброшенные взрывной волной банки с тушенкой, фасолью и сосисками…

— Что с ранеными делать, комбат?! — кричал Балясин. — Много раненых!

— На себе понесем! На шинелях тащите! На горбу! На карачках! — почти в истерике орал в ответ Головачев.

А в утреннем небе вновь прогудели снаряды, и новая серия взрывов сотрясла землю…

Генерал Лыков положил трубку, сказал удрученно:

— Харченко убит.

— Ох, черт возьми, — выдохнул начальник штаба Телятников. — Как это случилось?

— При захвате склада, видно, наткнулись на немцев. Наверное, бой завязался. Ну и…

— А что это за канонада?

— Новый комбат штрафников Головачев сказал, что немцы артиллерией уничтожают склады. Не было печали, так черти накачали… — Лыков закурил папиросу. — А я уже в штаб армии доложил, расхвастался, как студент.

— Потери большие у них?

— Вернутся — доложат. Чего Харченко, дуралей, сам туда полез?

— Кому отличиться не хочется? — усмехнулся Телятников. — А тут такое верное дело. Да еще продовольствие — и орден схлопотать можно.

— Вот и схлопотал смертушку… за немецкие сосиски. Да еще меня в особый отдел фронта тягать будут…

Штрафники отступали по ходам сообщения, и взрывы снарядов накрывали их. Идти приходилось гуськом, затылок в затылок, да еще тащить на шинелях и просто на горбу раненых. Они и хотели бы бежать, а приходилось плестись, с трудом передвигая ноги. Многие выбирались из окопов и теперь уже действительно бежали, но осколки снарядов догоняли их, и они падали на бегу, пытались ползти, превозмогая боль, заливаясь кровью. А снаряды все выли и выли в воздухе, грохотали взрывы, и черными смерчами тяжко вздымалась к небу земля…

Комбат Головачев семенил, согнувшись в три погибели, нес раненого солдата-особиста, худого паренька лет двадцати. Сбоку, метрах в десяти от окопа, ударил снаряд, тонко засвистели осколки, и один угодил Головачеву в грудь. Комбат захрипел, упал лицом в землю. Он еще жил, и в предсмертном сознании вспыхнули и покатились, как с неба звезды, далекие воспоминания…