Владимир Михановский - Прыжок над бездной

Теперь Сергей очень походил на отца: те же кустистые сросшиеся брови, чуть впалые щеки, нос с мужественной горбинкой… Незаметно подкравшиеся ранние московские сумерки скрадывали разницу в возрасте.

– В данном случае сопротивление воздуха несущественно, – произнес Балабанов. – Я еще в Ленинграде проделал необходимые расчеты, а в Тушино проверил все на практике.

– Вот что, сегодня обедаешь у нас, – сказал решительно Сергей. – Вернее, ужинаешь, – добавил он, глянув на часы.

– Это где – у вас?

– Ну, у нас с Машей, – пояснил Сергей полуотвернувшись.

Потом, позабыв об ужине, они еще долго сидели в номере. Рассматривали с математической и физической точки зрения прыжок, примененный Балабановым, формулы, которые он включил в текст лекции. Эти формулы учитывали сопротивление воздуха при падении, аэродинамические свойства воздушного потока, особенности обтекания воздухом человеческого тела при прыжке. Обменивались терминами, которые были понятны только посвященным: разворот, кабрирование, пикирование, скольжение, торможение…

Добираясь до места, они долго тряслись в битком набитом трамвае. Конец трудового дня – рабочий люд разъезжался по домам.

– Отцу-то хоть сообщил, что женился? – спросил Балабанов.

– Нет.

– Чертушка!

– Не успел, – оправдывался Сергей. – Дел, видишь, сколько? Выпуск готовили. Потом подготовка к соревнованиям, проведение их… А честно говоря, побаивался: вдруг Маша отцу не понравится?

– Маша не может не понравиться.

– Вот вернешься в Ленинград – и расскажешь все ему, – сказал Сергей.

По мере приближения к окраине в трамвае становилось свободнее. Под конец они даже сели на освободившуюся скамью.

– Слушай, ты давеча упомянул про повесть отца, – нарушил молчание Балабанов. – Он говорил, что закончил ее и отправил тебе.

– Да, она у меня.

– Дашь мне почитать?

– Само собой. Подъезжаем! – воскликнул он, выглянув в окно. – Ручаюсь, у Маши уже давным-давно все готово.

Они поднялись и направились к выходу.

Судьба послания Ивана Крашенинникова, к счастью, оказалась доброй.

Бесстрашные и вездесущие мальчишки, которых даже вражеский приступ и градом сыпавшиеся метательные снаряды не смогли разогнать по домам, нашли на огородной грядке, припорошенной снежком, странную стрелу с красным лоскутком: они заметили ее, еще когда стрела перелетала через крепостную стену.

Обнаружив, что к стреле привязана грамотка – кусок бересты с нацарапанными на ней письменами, – решили снести ее на монастырское подворье. Грамоте никто из ребят не знал. На подворье же, каждый ведал, грамотные люди были.

Вскорости послание Крашенинникова попало в руки архимандрита Иоасафа, который убедился, что обрывок бересты содержит ценные сведения: здесь было все, что удалось вызнать крестьянским повстанцам за дни, проведенные Иваном во вражьем тылу. И численность отдельных осадных отрядов, и строение войска, и расположение пищалей осадных, и даже общее их количество – шестьдесят три. Было здесь рассказано и о тайне Терентьевской рощи, тайне, которую противник берег пуще глаза.

…В высокой монастырской гриднице шел военный совет. Князья Григорий Борисович Долгоруков-Роща и Алексей Иванович Голохвастов принимали людей, выслушивали их и отдавали распоряжения.

Воеводы оживленно расспрашивали какого-то воина в окровавленном шлеме, когда скорым шагом вошел архимандрит.

– Куда запропастился, отче? – обратился к нему князь Долгоруков. – Решать надо, что делать. Напирают поляки на главные ворота.

– Может, вылазкой ответим? – добавил Голохвастов. – Кого присоветуешь, отче, во главе поставить?

Ничего не ответив, архимандрит обратился к воину, который все еще тяжело, словно после бурного бега, дышал:

– Каково там, у врат?

– Тяжко, отче, – произнес воин, блестя белками глаз. Почерневшее лицо его, обожженное порохом, казалось страшным. – Пристрелялись поляки, метко бьют ядрами. Особливо одна пушка донимает, спасу нет.

– Трещера?

Воин кивнул.

– Как ахнет, окаянная, ажник трещины по стене ползут. Знали бы, где расположена, подавили бы ядрами своими.

– Мне ведомо, где Трещера, – сказал архимандрит.

– Где? – спросил воин.

– Запомни: на горке, в роще Терентьевской, – ответил архимандрит.

– Видение, что ли, было у тебя, святой отец? – насмешливо спросил Долгоруков.

– Послание получил, – спокойно сказал Иоасаф, не обращая внимания на язвительный тон князя, и поднял правую руку с куском бересты.

Голохвастов ухмыльнулся:

– С неба?

– Угадал, Алексей Иванович, – произнес архимандрит. – Одначе не время сейчас шутки шутить.

С этими словами он бережно расправил бересту и положил ее на столешницу. Воеводы, нагнувшись, несколько минут изучали бересту. Воин только молча переводил взгляд с одного на другого.

– Кто он, благодетель наш? – воскликнул князь Долгоруков, нарушив молчание.

Иоасаф коротко рассказал, как к нему попало это послание. При этом он, правда, умолчал, каким образом проник Иван Крашенинников на вражескую территорию и самое имя его не упомянул: считалось ведь, что Иван обретается в монастырском лазарете, маясь тяжкой и заразной болезнью.

– Может, выдумка вражья? – покачал головой князь Голохвастов. – Подкинули нам, чтобы с толку сбить.

– Либо отряд наш на растерзание выманить, – вздохнул тяжко Долгоруков.

– За истинность послания ручаюсь, – отрезал архимандрит.

– Много берешь на себя, отче, – взорвался Алексей Иванович. Он был норова вспыльчивого. – Откуда ведать можешь? Сам знаешь, ни на волю, ни с воли и мышь не проскочит.

– Не будем, воеводы, время терять, – тихо произнес Иоасаф.

– Что-то таишь ты, не договариваешь, отче, – покачал головой князь Григорий Борисович, оказавшийся более проницательным. Он вперил тяжелый, мутноватый взгляд в архимандрита, но тот не отвел глаза. – Бог тебе судья. Ты к Нему поближе, чем мы, грешные. Чего присоветуешь?

– Немедля вылазку.

– Куда? – спросил Голохвастов.

– В Терентьевскую рощу, лучшими силами, – твердо сказал архимандрит. – Трещеру нужно уничтожить, иначе она крепостную стену развалит.

Присутствующие посмотрели на Долгорукова: последнее слово было за ним. Князь, видимо, колебался. Он несколько раз подносил кусок бересты к близоруким глазам, разглядывал письмена, словно принюхивался к ним. Наконец Григорий Борисович медленно и величаво покачал головой.

– Да почему, князь? – с досадой спросил архимандрит.

– Риск зело велик, – пояснил воевода. – Лучшие силы поляки перебьют, с чем тогда останемся? Бери нас голыми руками!