Виктор Кондратенко - Курская дуга

— Тяжело, но что поделаешь?! Сейчас у меня, Наташенька, такое состояние, словно я заблудилась в дремучем лесу. Впереди ни тропинки, ни просвета.

— Ты совсем упала духом.

— Наташенька, больно.

— Ты мне никогда не говорила о своей любви.

— Стеснялась. А почему? Сама не знаю.

— Ты не переживай, надо все проверить, — принялась утешать подругу Наташа. — Может быть, и Дмитрий любит и хочет увидеть тебя.

— Нет, Наташенька, Седлецкий слишком ясно сказал.

— Мне кажется, Катя никогда не питала к Дмитрию каких-то особых чувств. Да и сам Дмитрий относился к ней всегда как товарищ.

— Милая моя Наташенька, — вздохнула Вера. — А разве ты думала, что я люблю Дмитрия? — Она встала и взяла подругу за руку. — Ну что ж, пойдем… Нам надо возвращаться…

Подруги, обнявшись, вышли из сада. Гайдуков, увидев их, с шумом распахнул окно:

— Заходите, девушки, мы же так редко видимся, хочется поговорить.

— Уже все сказано, — пошутила Наташа.

— Александр пишет?

— Вчера получила сразу открытку и письмо.

— Он скоро приедет в редакцию.

— А молчит, даже не написал об этом.

— Он хочет появиться неожиданно. Так заходите, друзья, в дом.

Отстранив Гайдукова, Седлецкий почти по пояс высунулся из окна.

— Девушки, угощаю трофейным шоколадом!

— Суррогатом? Нет уж, спасибо… — поморщилась Наташа.

— Наташа, вы можете стать поэтессой. Вам легко дается рифма, — прижав руку к груди, улыбнулся Седлецкий, — так заходите же!

— Нас в редакции ждут, мы должны спешить.

— Я провожу, не торопитесь, устрою на попутную машину, а то вы простоите на дороге до вечера.

— Не беспокойтесь, Семен Степанович, нас возьмут, — быстро проговорила Вера.

— Фу-ты ну-ты, шины дуты, — провожая девушек взглядом, произнес Седлецкий и прикрыл окно.

— Не закрывай, Семен, душно. — Гайдуков приблизился, положил ему на плечо руку. — Ты, брат, новость привез… Значит, Дмитрий женился?

— Нет. Я этого не утверждаю.

— Как так?

— А так… Я хвалил землянку, Катины обеды. И только.

— Подожди, ведь ты же ясно намекал.

— На женитьбу? Вот уж чепуха! — рассмеялся Седлецкий.

— Ты пошутил, а девушки могли принять всерьез…

— И теперь в редакции распространится слух о влюбленной парочке? О новом Ромео и новой Джульетте? И сам полковник Тарасов вызовет Дмитрия и потребует объяснения? Не так ли? Ты, Виктор, боишься даже намека на любовь. Любовь на фронте? Это же крамола! Человек на войне должен заглушить все чувства и со счастливой улыбкой получать одни только пулевые ранения.

— К чему эта ирония? — пожал плечами Виктор. — Ты, Семен, не будь лисой. Нос в норе, а хвост в стороне…

Седлецкий готов был вспылить, но в комнату вошел художник Гуренко.

— Вот и я, здравствуйте!

— Маэстро! — обрадованно воскликнул Гайдуков. — А я уже собирался посылать вторую телеграмму. Ну, как добирался?

— Ждал почтовую машину — подвела, сломалась. Так я на попутных… Жарища — ад! На мне пыли, как на придорожном камне, — Гуренко бросил на табуретку увесистый сверток. — Этюды привез… Слушай, Виктор, как бы мне почиститься да помыться?

— Я дам тебе щетку и мыло. Вода в сенях, бери ведро и отправляйся в сад. Но знай, один этюд мой. Надо украсить корпункт.

— Я тебе подарю… выберешь любой. — Гуренко скользнул в сени, загремел ведром.

— Кажется, Бобрышев идет… Точно, он! — глянув в окно, совсем повеселел Виктор. — Пошли встречать.

Майор Бобрышев не успел прикрыть калитку, как его уже окружили товарищи.

— Ты откуда взялся такой чистенький? — пожимая руку приятелю, удивился Гайдуков. — Смотрите, друзья, на нем ни пылинки, ни соринки.

— Он умнее нас оказался, в Тускаре выкупался. А мы, Юрий Сергеевич, не догадались, — пожалел Седлецкий.

— Речушка узкая, но ямки есть подходящие, — заметил Бобрышев.

Он сильно загорел, поправился, на щеках исчезли мелкие рябинки, и лицо его приняло еще более добродушное выражение.

— Друзья мои, время уходит, — спохватился Виктор. — Гуренко, пять минут срока — и чтоб блестел, как: стеклышко. Склад могут закрыть на переучет, без сапог останетесь.

— Да, да, пошевеливайтесь, Юрий Сергеевич, — поторопил его и Седлецкий.

Пока Гайдуков возился с консервными банками и доставал у хозяйки посуду, корреспонденты вошли в дом, скрипя новыми сапогами.

— Дойдем до Берлина и на парад явимся, — приплясывал Бобрышев.

Гуренко развернул сверток, расставил на кушетке и стульях этюды.

— Ну, как?

В комнате воцарилась тишина. После большой паузы Седлецкий сказал:

— Сколько разнообразных типов, контрастов самых неожиданных. Народ на войне… Хорошо! Я, Юрий Сергеевич, приятно удивлен.

— Вы меня захваливаете…

— Нет, Седлецкий прав, удачные этюды. — Скрестив на груди руки, Бобрышев подошел к кушетке. — Особенно пейзажи написаны с душой. Простор, свет, братцы.

Гайдуков, по привычке подкручивая двумя пальцами кончик уса, думал: «На каком же остановиться? Пожалуй, попрошу этот…»

Он долго смотрел на один этюд. Солнечный луч проник в глубокий блиндаж и озарил лицо девушки-связистки. На березовом столе, в снарядной гильзе синел букет полевых цветов.

— У нас было условие… — Гайдуков протянул руку, — эту вещь я возьму в рамку…

— Пожалуйста. — И Гуренко сложил этюды. — Ну, а теперь рассказывай, Виктор, что у тебя тут слышно..

— Ты с передовой приехал…

Гуренко понизил голос:

— Ходят слухи, будто бы организован новый, Степной фронт. Это правда?

— Такой фронт существует.

— Это хорошо, больше уверенности, — набив табаком трубку, откинулся на спинку кресла Бобрышев. — Если нашу пехоту прикроют с воздуха, она устоит, выдержит любой натиск врага. И тогда Степной фронт — резервная сила — покажет себя…

— У противника появился новый истребитель «Фокке-Вульф-190». Знаете?

— Дорогой Семен Степанович, это уже не новость. Наши истребители не хуже немецких, а лучше! Было бы их побольше!

— Я надеюсь на тыл. Народ всю силу отдает фронту. Кто из вас бывал на аэродромах? Там далеко не пустое поле… А леса? Они ломятся от танков. Вот оно как! — многозначительно произнес Гайдуков.

— Когда же придет конец тишине? — воскликнул Гуренко. — Надоело сидеть на одном месте. Рвануть бы вперед! На Украину! А там… Польша, Румыния, Чехословакии… И вот вдруг видим мы… Ну, как вы думаете, что? — Гуренко передохнул, лицо его просияло. — Дорожный указатель: «Берлин. Городская черта». А?

— Осенью б этой или зимой! Нет, вряд ли… война затянется, — сказал Гайдуков и, окинув взглядом стол, добавил тоном хозяина: — Ну что ж, сейчас мой гроссмейстер Ковинько хлеб принесет, и тогда сядем перекусить.

Бобрышев встал, дымя трубкой, прошелся по комнате. Его внимание привлек трофейный автомат. Майор взял в руки оружие и удивленно посмотрел на Седлецкого.