Виктор Кондратенко - Курская дуга

На КП корпуса Курбатова ждали приятные известия. На Малоархангельском направлении гитлеровцы не имели никакого успеха, их 23-й армейский корпус топтался на месте. На Гнилецком противник повторял безрезультатные лобовые атаки, части 46-го ударного танкового корпуса не могли прорвать ни одного оборонительного рубежа. Только под Ольховаткой, не считаясь с огромными потерями, войска Моделя продвинулись на шесть-восемь километров.

Войска Моделя вклинились в оборону, но Курбатову удалось лишить их свободы маневра. И перед ставкой фюрера Модель не мог пока похвастаться даже самым незначительным оперативным успехом.

На решающем участке фронта генерал Курбатов умело сковал действия Моделя. Павел Филиппович наносил контрудары по флангам, и острие танкового клина тупилось. Модель снимал батальоны боевых машин с избранного направления и прикрывал уязвимые места. Ему вновь и вновь приходилось штурмовать укрепленные рубежи. Стальные звери — «тигры» и «пантеры» — метались с одного направления на другое.

На закате солнца Модель усилил атаки, но его танковые части так и не вышли на оперативный простор.

На юге ударные эсэсовские танковые дивизии «Мертвая голова», «Райх», «Адольф Гитлер» и «Великая Германия» продвинулись всего на семь километров вдоль шоссе Белгород — Обоянь. Потомок немецких псов-рыцарей, племянник Гинденбурга, «лучший оперативный ум» фашистского генштаба — коротышка Манштейн нанес вспомогательный удар из маленькой деревушки Графовка на Корочу. Но его войска встретили упорное сопротивление, и он радировал в ставку:

«Дивизии не вошли в прорыв».

Курбатов вдумывался в радиоперехваты, просматривал показания пленных и наливал из термоса чай в алюминиевую кружку. Он пил по-солдатски, торопясь, обжигая губы. Павел Филиппович любил крепкий, как турецкий кофе, чай.

Курбатов складывал документы в папку. Даже в радиограммах эсэсовских дивизий слышались, вопли о помощи. Гитлеровские генералы настойчиво требовали пополнений. Командир пехотной дивизии Вейдлинг радировал:

«Истекаю кровью. Обещанное подкрепление еще не подошло».

Взятый в плен обер-ефрейтор показывал: «Роты 216-го пехотного полка опустошены. Один санитар сказал мне: «Перевязочный пункт напоминает двор скотобойни».

Павел Филиппович перелистывал трофейные журналы. После какого-то совещания Манштейн, улыбаясь, пожимал руку Моделю. «Рано пожимаете, очень рано!..» Курбатов совершенно случайно прочел фразу:

«…Склоняясь над оперативной картой, фельдмаршал Манштейн по привычке задумчиво переносил монокль с одного глаза на другой…»

«Да, господин фельдмаршал, вам есть над чем задуматься!» — И Павел Филиппович швырнул в угол журналы.

Звонили комдивы, дважды спускался в блиндаж начальник штаба корпуса генерал-майор Черников. Противник приостановил движение. Вел огневой бой. С бортов разведывательных самолетов радировали:

«Идет спешная перегруппировка вражеских войск. К Ольховатке подходят свежие резервы».

Штабной офицер принес телеграмму. Командующий фронтом вызывал Курбатова на совещание.

Быстро промелькнул июльский день. Кленовый лесок бросил тени, и они поползли в овраг. «Время в бою летит незаметно. Не успел оглянуться — вечер», — думал Курбатов, садясь в машину.

Комкор смотрел на закат. Иссиня-черные тучи низко нависали над землей. Они сливались с перелесками. Из клубящихся туч текли ручьи красной меди. В полях — необычная темно-коричневая мгла. Небо на западе — пепельное, на востоке — голубоватое, как пламя горящей серы. Сгущались сумерки. Вдали вспыхивали огромные факелы, искрились костры. Взлетали шары ракет. Грозди зеленых, красных и желтых огней висели над перелесками.

Когда Курбатов вошел в блиндаж командующего, там уже собрались генералы. Молодой, красивый Черняховский о чем-то спорил у оперативной карты с Рыбалко. Слушая его, грузный Рыбалко медленно поворачивал бритую голову, усмехался, отчего складки у рта казались еще глубже. Он вытер платком потную шею и сказал:

— Я понимаю ваше опасение. У нас и на Воронежском фронте танки целых соединений врыты в землю, они находятся в капонирах. Прочность обороны колоссальная. Но если немцы обойдут нас, то мы, конечно, не сможем совершить стремительного маневра, наш ответный удар запоздает. — Рыбалко поморщился, смахнул с бритой головы неожиданного муравья и продолжал: — Под Курском сильно пересеченная местность, район действия танков ограничен, и если учесть тактику врага, то он обязательно пойдет в том направлении, где мы его ждем.

Рыбалко подозвал к карте командарма Романенко. Тот был в парадном мундире, при всех орденах и медалях.

— Гитлеровцы могут возобновить атаки на Малоархангельском направлении и на Гнилецком. Но что это даст? — спросил Черняховский.

— Этот вариант они уже испытали, — заметил Романенко.

— Если гитлеровцы не получат солидных подкреплений, они, пожалуй, откажутся от такого распыления сил, — размышлял вслух Черняховский. — Они, очевидно, сузят фронт наступления, навалятся всеми силами… Где? Ольховатка — это шоссе. Поныри — железная дорога. Здесь они будут искать успеха.

Худощавый, невысокого роста, очень быстрый в движениях, похожий на Суворова Батов прохаживался по блиндажу. Прищурив темно-серые глаза, он взглянул на карту и сказал:

— Над этим вопросом стоит поразмыслить…

«Любимая батовская фраза», — подумал Курбатов и стал рядом с суровым Пуховым.

— А ваше мнение? — спросил Черняховский Батова.

— Возможен удар на Молоничи, Верхний Любаж с целью выйти на шоссе Орел — Курск в общем направлении на Фатеж.

— Серьезный участок, — согласился Черняховский, но взгляд его скользил дальше по узкой красной полосе, туда, где на севере и на востоке войска Западного и Брянского фронтов нависли над орловской группировкой гитлеровцев. — Основные силы фашистов втянуты в бой за Курск… На Западном и Брянском фронтах создаются весьма благоприятные условия для внезапных ударов. — И Черняховский отошел от карты.

Рыбалко взял его за локоть и глубоко вздохнул.

— К сожалению, дорогой мой, все еще впереди… Орел, Болохов, Мценск, Хотынец, Карачев опоясаны кольцевыми обводами. Надо форсировать Зушу, Оку, Оптуху, Вытебеть, Неручь, Машок, Десну, а берега этих рек немцы укрепляли двадцать два месяца!

Наступило молчание. Курбатов окинул взглядом подземный кабинет командующего. Знакомые вещи перекочевали с Дона и Волги под Курск. Их было немного: красная скатерть, с крупными щербинами хрустальная пепельница, овальное зеркало в раме цвета спелой вишни, матовый электрический шар над походным столом и на тумбочке приготовленные на всякий случай светильники из снарядных гильз, те же стулья и дубовая скамейка с почерневшими инициалами дежурных связистов.