Рувим Фраерман - Избранное

Ти-Суеви и Натка прислушались.

Тихий звук, похожий на шум дождя, стоял в воздухе, Это падала подточенная гусеницами хвоя.

Вдруг над широкой лапой ели вспорхнул лесной конек и свистнул. И тотчас же несколько гусениц упало с ветки вниз на мох, другие же повисли на паутине.

— Ты видишь, — сказал лесовод Ти-Суеви, — они падают даже от полета маленький птички, от голоса, от ветра, от дождя. И каждая из них в течение жизни хоть раз, да свалится вниз. Потом снова ползет вверх по стволу, чтоб добраться до хвои и листьев. Тут мы их и ловим. Это клейкое кольцо они не переползут. Помощь ребят мне нужна для того, чтобы следить за ловушками. Приходите, счищайте с них паутину, хвою, мох, все, что может прилипнуть, чтобы гусеницы не могли переползать. А теперь давите их вот этой самой палкой, — она смочена нефтью. Хорошо?

— Хорошо, — сказал Ти-Суеви и с остервенением начал палкой давить гусениц, скопившихся у края смоляной ловушки.

Натка же сказала:

— Нет, мне это противно.

Лесовод развел руками. А Ти-Суеви с грустью отвернулся от Натки.

В это время из-за толстого кедра, из-за кучи сгнившего бурелома появилась женщина. Она шла по лесу, защищая глаза и лицо от ветвей. И белый халат ее цеплялся за сухой валежник.

Ти-Суеви узнал молодую сестру из колонии прокаженных.

Лицо ее было встревожено, шаг утомленный, одежда изорвана о сучки — видно, долго бродила она сегодня по лесу. Сестра подошла и громко спросила:

— Не встретил ли кто здесь в тайге мальчика, одетого в синюю хурьму? Сегодня ночью он убежал из колонии. Я ищу его целый день. Он безумный и болен проказой.

— Нет, — ответил лесовод. — Я всю ночь и утро провел в лесу и никого не видел.

Сестра пошла дальше, спрашивая у женщин, мазавших клеем деревья, у рыбаков, копавших рвы:

— Не видел ли кто мальчика, который, как белка, забирается на самые высокие деревья?

И так как она была из «дома ленивой смерти», то рыбаки ее сторонились и отвечали ей издали:

— Нет!

Только красноармеец Сизов и старый Пак подошли к ней близко, воткнув свои лопаты в землю.

Но, видно, и они ничего не знали, хотя долго говорили с сестрой.

«Где же она будет искать его?» — с любопытством подумал Ти-Суеви.

Он в эту минуту забыл о лесоводе, о Натке, о гусеницах. Он со страхом вспоминал безумного прокаженного мальчика, виденного им в колонии.

Ти-Суеви выглянул на дорогу.

Усталая от долгих поисков, тихо брела по ней сестра. И рядом, не боясь проказы, почти касаясь рукавом ее одежды, шел лейтенант. Откуда он взялся тут, словно птица, опустившись сразу на дорогу? А по его следам, очень близко, тыкаясь носом в сапоги, бежала похожая на волка собака.

Ти-Суеви был очень удивлен.

— Не тревожьтесь, — громко сказал лейтенант сестре. — Мы найдем вашего больного мальчика. Со старухой же его, Лихибон, мы поговорим сами.

Вдруг дождь упал на дорогу. Туча, огибавшая мыс, подошла уже к лесу. Холодный край ее коснулся солнца. Огромная тень шагнула по вершинам.

Ти-Суеви услышал над головою величавый голос лиственниц. Дождь усилился, запрыгал, стуча по корням и по щебню. По дороге пробежал с Сизовым Василий Васильевич Пак, тоже громко называя имя Лихибон. Прошли под дождем красноармейцы, и один из них сказал:

— Для собак это гиблое дело. Замывает следы.

Потом все скрылось из глаз Ти-Суеви: лейтенант, и сестра, и дорога. Только ели одни выступали из ливня. С них, как с утесов, струилась вода.

Вскоре дождь ослабел, покосился от ветра, и низко, над самой дорогой, под дождем проплыл на длинных крыльях коршун.

Ти-Суеви возвратился в лес, к Натке. Лесовода уже там не было. Накинув подолы на голову, женщины продолжали работать. А Натка неподвижно стояла под деревом, опустив руки. И даже рот ее был полон воды.

Один только лесовод Силин мало пострадал от дождя.

Он нашел в стороне высокогорный уссурийский клен и, присев под его широкими листьями, накрыл голову пустым мешком, в который вчера ночью собирал бабочек. Когда же дождь кончился, лесовод не сразу вышел из-под ветвей клена, а подождал еще, пока ветер не встряхнет хорошенько весь лес и не высушит листьев и хвои.

Ему пришлось не долго ждать. Ветер был сухой и дул с юга, с каменистого побережья, после полудня нагретого солнцем.

Лесовод повесил мокрый мешок на кусты у дороги, а сам обошел весь участок кругом.

Он нашел, что все было в порядке: участок окопан хорошо и все деревья обмазаны клеем.

Но оставался еще лес, стоявший на западной стороне Еловой горы, рядом с Фазаньей падью. Он вчера не успел его осмотреть. И теперь, без тропинки спустившись к подножью сопки, лесовод стал огибать ее справа.

Он шел медленно. Еще лужи стояли в траве, и солнце, скатившееся к западу, обливало блеском мокрые стволы берез. Елей и сосен здесь было мало. И нигде лесовод не находил паутины. Но все же он не торопился.

Он долго взбирался по склону, и когда поднялся наверх и снова вышел на дорогу, был уже близок вечер.

Лесовод устал на подъеме. Он постоял посреди дороги, отмахиваясь от комаров, и только после этого осмотрелся вокруг.

Перед ним стояли ворота и мост.

Он прочел надпись на воротах и громко сказал:

— Вот так штука! К прокаженным попал!

За забором никого не было видно. Только один старик трудился над чем-то, присев у ворот возле камня.

Лесовод молча следил за стариком. Тот не поднимал головы. Он чинил фонарь, поставив его на камень. Фонарь был старый, из толстого стекла в медной оправе, на которую плесень давно уже наложила руку.

Старик тер свой фонарь песком и обтирал травой, вырывая ее тут же из-под забора. Наконец медь и стекло заблестели. Хотя еще было много свету и вверху, на макушках деревьев, и внизу, на дороге, но старик, отвернувшись от ветра, осторожно зажег свой фонарь.

Лесовод усмехнулся.

— Эй, старик! — крикнул он.

Но после дождя в овраге, на дне ручья, так громко звенели камни, что старик не услышал крика.

Тогда лесовод стукнул палкой о деревянные перила моста. На этот звук старик обернулся и поднял фонарь к глазам.

— Не ходи сюда, — сказал он лесоводу. — Разве ты не знаешь, что тут живут прокаженные?

Лесовод рассмеялся:

— Я это знаю.

— Почему же ты смеешься тогда, глупый человек? — спросил старик.

— Погаси свой фонарь, — ответил, смеясь, лесовод. — Зачем ты зажег его, когда даже в самой темной фанзе еще достаточно солнца?

Но старик не задул фонаря, а повесил его на столбик, врытый недалеко от ворот.

— Ты можешь смеяться, если хочешь, — сказал он. — А я достал этот фонарь из кладовой и зажег его так рано потому, что давно уж никто не зажигал его вовремя. И если б я это сделал вчера, мне не пришлось бы сидеть всю ночь на камне и смотреть на дорогу, ничего не видя. Я бы знал, зачем этой ночью спускалась в овраг старуха Лихибон, и куда бежали в темноте по дороге дети, и почему не приходит до сих пор тот, кому надо быть здесь.