Рувим Фраерман - Избранное

— Это вы не дали им убить Пен Гука? — спросила она, плача от радости.

Они ответили ей на китайском языке, которого она не знала.

Тогда она спросила их о другом:

— Кто вы?

И старший из них, взяв за руку ее сына, громко ответил ей, вставляя корейские слова:

— Мы братья твои! Мы пришли вам помочь!

1951

Блестела убитая щебнем дорога; голые саженцы, мелом беленные камни далеко провожали ее. Она шла в гору. За ней чудились море, горячий берег, серые оливы. Но пахло не морем, а хвоей. Через какие пространства уносишь в памяти этот горький запах!

Пахло кедрами. На дороге учился ездить на велосипеде красноармеец, над дорогой летал бомбовоз. Часовые ходили у складов. Возле каменных казарм желтел песок, и в осенней траве росли неожиданные цветы.

Это и был Дальний Восток.

Командир полка пригласил меня остаться у него.

— Чем вас угощать? — спросил он. — Вы, наверное, не будете есть фазанов. Они вам здесь изрядно надоели.

И в первый день он достал рябчиков; мясо их тоже пахло хвоей. Потом четыре дня подряд я ел фазанов: утром, днем и вечером.

Приветлив и прост был командир. С утра надевал тяжелые походные сапоги, форму и уходил бриться в гарнизонную парикмахерскую.

А вечером после полковых дел слушал мои рассказы о Москве. К столу подсаживалась его жена — маленькая женщина, которую звали Брониславой. Они расспрашивали о новых поэтах, о Большом театре. Запыленный крошечный китайский бильярд валялся в углу.

Иногда командир настраивал радио, стараясь поймать оперу из Большого театра, но ловил только японские марши, Филиппины, Гонолулу.

— Далеко Москва, — говорил тогда командир.

— И здесь у вас замечательная жизнь, — отвечал я. — Недавно я видел, как взорвали скалы, чтобы проложить сквозь тайгу широкую дорогу. Три дня потом над океаном носилась пыль.

— Это верно, — согласился командир. — Мы работаем здесь неплохо: строим, сторожим. У меня есть прекрасные стрелки. Кстати, хотите, я вас познакомлю с лучшими снайперами моего полка? Они должны сейчас прийти ко мне.

Вскоре в передней раздался звонок, и два голоса, слившись в один, сказали:

— Товарищ полковник, по вашему приказанию братья Фроловы явились.

Я спросил:

— Неужели это те самые братья, о которых командующий писал их отцу, поздравляя его с такими сыновьями?

Командир кивнул головой.

В комнату вошли два красноармейца — двое юношей, рослых, похожих друг на друга.

Спокойно, без робости они подошли к столу и взяли по яблоку, которые им предложил командир.

Старший, Евгений, был смуглее брата и молчалив. Разговаривал больше Владимир. Он крепко держал яблоко, слушал и отвечал, глядя прямо перед собой. Он считался лучшим снайпером, чем его брат. Когда старшего призвали в Красную Армию, младший пошел добровольцем. Они не хотели расставаться, и оба стремились на Дальний Восток.

И оба были так молоды, что детство помнили как ближайшее время своей жизни: железнодорожный техникум в Пензе, станцию Селикса, где отец был начальником, игру в бабки, ленивую речку, в которую ветер постоянно сбрасывал листья с осин.

А полковнику было уже под сорок пять, и лицо у него было желтое: расплата за старые раны и малярию. И мне казалось, что легкая зависть к юности снайперов сквозит во взгляде его светло-голубых глаз.

Он сказал младшему:

— Ты на инспекторских стрелял сверхотлично. Из пяти выстрелов не дал ни одного промаха. А ведь погода была плохая. Твой брат один раз промахнулся.

Старший смутился, а младший, с сочувствием взглянув на брата, сказал:

— Слева было солнце, товарищ полковник, а справа — ветер. Он прижимал траву, и я определил его как средний. Солнце ударяло в левое очко противогаза мешало видеть цель. Я заклеил очко бумажкой, а на ветер сделал поправку.

Командир улыбнулся. Он остался доволен ответом, но вслух заметил:

— Все это прекрасно. Однако боюсь, что вас перехвалили. У меня сотни таких снайперов, как вы.

Братья промолчали, но по улыбке, мелькнувшей в глазах младшего, было видно, что в душе он с этим не согласен.

Потом командир рассказал, что японский солдат может сделать с пулеметом шестьдесят километров в день.

— Вот это здорово! — сказал младший.

Старший продолжал молчать. А так хотелось, чтобы этот смуглый и молчаливый юноша заговорил.

Я спросил у него, почему он так стремился на Дальний Восток.

Он ответил:

— Здесь граница и ближе враг, — потом, подумав немного, добавил: — Тут есть виноград и кедры.

Странная осень на берегу океана. Летом проходят туманы, дожди, а осень начинается, как наша весна: не падает лист, солнце исправно встает над хребтами, высока и тепла синева, нет паутины.

Но бывают и скверные дни. Они неожиданны.

С утра командир собирался объезжать свой участок, Я попросил его взять меня с собой.

Я захватил свитер, а шофер-красноармеец надел шубу с овчинным воротником. И только полковник не сменил своей старой шинели.

А по дороге, как неутомимый путник, не отставая от машины, шлепал дождь. Он сбивал красные листья с орешника и ворчал в кустах.

Впереди, над перевалом, воздух был темен и холоден, а позади долина до краев была переполнена туманом.

— Похоже, что на хребте снег, — сказал, обернувшись, шофер.

Мы поднимались все выше. Дождь отстал от нас, и в слюдяные окошечки застучала крупа. Она летела косо, она звенела о кузов. С хребтов спустилась и захватила дорогу вьюга. Уже не видно было ни щебня, ни веток, и мерзли ноги.

— Капризный у вас климат, — сказал я полковнику.

Он усмехнулся и поглубже запахнул полы шинели:

— А мы привыкли.

Шофер остановил машину и тряпкой протер стекло.

— Впереди люди, — сказал он вдруг.

— Откуда тут люди в такую погоду? — спросил командир.

Он насторожился и выскочил из машины. Ветер обнял его ноги и заставил их согнуться в коленях. Впереди в метели качались два пятна. Они удалялись.

— Догони их, — сказал командир шоферу и вскочил в его кабинку.

Машина, гудя, разрезала белый воздух, и очень скоро люди стали хорошо видны. Их было двое. Они шли по сугробам и тащили что-то за собой.

Мы поравнялись и с удивлением узнали братьев Фроловых. На них были ранцы, сумки с противогазами, за плечами висели винтовки.

Братья держались за веревку, к которой был привязан щит для стрельбы. На щите лежала убитая козуля. Копытца ее волочились по снегу, а длинный язык касался холодной фанеры.

Снайперы дружно поздоровались с командиром. Лица их были багровы и мокры от снега, шлемы обледенели, полы шинелей не гнулись. Мы остановились, и командир, показав на козулю, спросил их:

— Где убили?

— Вчера за Черной падью, товарищ полковник.