Рувим Фраерман - Избранное

По тропе шел тунгус на семи оленях. Переметные сумы были полны. Но Олешек смотрел не на них. Он не шевелился. Он молчал, словно ему отрезали язык. На переднем олене, положив шест поперек, сидела Никичен, Олень гремел бубенцами, а Никичен курила.

— Как ты попал сюда? — крикнула она.

И тогда Олешек шире раскрыл глаза. В них блеснула радость. Он удивленно раскинул руки, подошел к Никичен, снял ее с оленя и поставил на землю.

— Ты жива!

Тунгус, увидев людей, спешился и, взглянув на их лица, снял с оленя унму с мукой. Ему незачем было спрашивать, кто эти люди и чего они хотят.

Это был последний привал перед Аяном. Веселый привал! Устинкин месил тесто прямо в мешке с мукой. Олешек не успевал поворачивать на огне насаженные на палочки лепешки. Им не давали покрыться коркой и ели сырыми.

Насытились скоро. Потом сели у костра курить. Тунгус рассказывал странные новости.

— В Аяне — советская власть, — говорил он, глядя на синий дым своей трубки, — Она пришла по Лене, Алдану и Мае, чтобы накормить наш край. Она пришла с товарами, и имя ей — Холбос [50] Так называют якуты кооперацию. . А в бухте напротив Аяна стоят японские солдаты на корабле, — остром, как мыс Некой. Кого стерегут они — не знаю.

— Я знаю, — сказала Никичен. Она сидела с Олешеком в стороне над чашкой с саламатой, и губы ее лоснились от жира. — Бунджи говорил мне об этом.

— Кто такой Бунджи и что он тебе сказал? — спросил Олешек.

— Бунджи вытащил меня из воды, когда море хотело разбить мою оморочку. А купца я не люблю. Он все писал и не давал мне есть. А потом выгнал меня из своей железной урасы, за которой я всю дорогу слышала море. Но Бунджи взял меня в свою урасу, где жили матросы, и я была сыта, пока мы не пришли в Аян. Там уже были японцы на своем длинном корабле. Их капитаны были в гостях у купца. Они спрашивали меня о красных — куда собирались они дальше и много ли с ними оленей, винтовок и людей. Бунджи говорил их слова. Он улыбался им одним лицом, а мне улыбался другим лицом и громко говорил по-тунгусски: «Молчи, Никичен!» Я молчала и плакала: зачем Олешек привел к нам красных, мне не пришлось бы лгать! Купец сказал японцам: «Я не знаю, все ли они были там, но вы сделаете много, если убьете хоть одного. Я привез товары в Тугур — там было пусто. Я привез их в Чумукан — там были красные. Я привез их в Аян — и здесь нашел советские товары. Кто мне заплатит за убытки на этом берегу?» И японский капитан ответил: «У нас есть свои убытки и свои купцы. Вам делать нечего на этом берегу». Так рассказывал мне Бунджи. Я помню его слова, потому что он хороший человек, А они смотрели друг на друга, как две лисицы, поймавшие только одну мышь. И каждый называл этот берег своим. Бунджи смеялся над ними и говорил мне: «Этот берег, Никичен, твой. Этот берег, Никичен, мой, потому что я — простой матрос».

И Бунджи ночью отвез меня на берег, а тунгус Завыдда взял на своих оленей… Жив ли мой отец, Хачимас, много ли поймали горбуши и нашел ли старый Аммосов свою оморочку?

Ни со слов тунгуса Завыдды, ни из рассказа Никичен Небываев не мог уяснить себе истины. Он велел задержать обоих, увел отряд с тропы и, безоружный, отправился один на разведку.

Аян открылся перед ним на плоском берегу, прижатый к сопкам огромной бухтой. Японский миноносец был виден и отсюда, с опушки великого леса, где тайга отступала от моря.

Небываев нес свою усталость, словно груз на спине. Останавливался, вздергивал плечи, опускал голову.

Он вернулся к вечеру с человеком, обутым в коневые ичиги.

Человек был коренаст и рыж и бодро оказал партизанам:

— Я председатель временного Аянского ревкома и уполномоченный Якутского комитета партии. Вы поступили хорошо, что не вошли в Аян: это было бы вредно для советской власти. Мы с великим трудом доставили из Якутска товары, чтобы снабдить голодных тунгусов. Мы открываем первые советские фактории. Но орудия японского миноносца направлены на наши склады. Они не уничтожают их только потому, что считают товары собственностью Центросоюза, а не советской власти. Они полагают, что пока это частный капитал, трогать его не следует. Но японцы получили сведения от американской шхуны, заходившей в Аян, что по берегу движется большой партизанский отряд. Они ждут вас. Им нужен повод, чтобы открыть огонь. Я выслал вам навстречу по Аянской тропе якутов, чтобы остановить вас. Они дошли до Джуг-Джура, никого не встретив. Это к лучшему. Силы пока неравные. Японцам же стало известно, что американцы обманули их.

Вы большевики. В силу данных мне партией полномочий, я предлагаю отряду немедленно уйти в глубину тайги, обогнуть Аян по сопкам и, выйдя на Нельканскую тропу, направиться в Якутск, для соединения с частями Красной Армии. Этот путь длиннее, но легче. На реке Мае вы встретите советские пароходы. Выступление назначаю через час. В двух днях пути от Аяна вас будут ждать на тропе олени и припасы…

Кончив свою речь, человек задумался, и вместе с ним задумались остальные. Еще было светло. Голубые аянские ели бросали широкую тень. Олешек глядел на пепел, вспухавший, как пена в котле.

Небываев сидел рядом, обхватив колени и подняв голову. Тонкие струпья покрывали его потрескавшиеся руки. Небольшие карие глаза смотрели ясно из-под распухших век. Взгляд был полон готовности как угодно отражать удары врага: голодом, усталостью, оружием.

Он поднялся.

— Товарищи, собирайся дальше!

Ким топтался на месте. Углы его толстых губ отметила лиловой полоской цинга.

— Значит, не будем драться?

— Не будем.

Устинкин неподвижно лежал на траве.

— В бане бы помыться…

Степунов тихо тянул свою дурацкую песню про трех старушек.

Десюков уже собирался в путь. Председатель ревкома подошел к Небываеву.

— Выйдешь целым из тайги — передашь в комитет записку. Скажешь — от учителя Седойкина из Аяна. А ты кто?

— Рабочий временных мастерских, — коротко ответил Небываев.

А Олешек все глядел на пепел, нараставший на углях. Винчестер его висел на сучке. Олочи сушились у огня. Он как будто никуда не собирался.

Несколько раз подходила Никичен, звала его, торопила. Тунгус Завыдда уже навьючил оленей.

Олешек сидел, вытянув босые ноги, думал о красных.

«Зачем они искали врага и, найдя его, замученные, голодные, снова уходят в тайгу, более страшную, чем враг?»

Он слышал рыжего и теперь понял это, изумившись их преданности бедному племени овенов.

«Нет, они не такие солдаты, как сказал в Чумукане Хачимас! Они — другие солдаты. Их ружья — как этот огонь, что греет охотника, наш старший брат».

Олешек обулся, раскидал костер, снял с сучка винчестер и подошел к Небываеву.