Виктор Бычков - Везунчик

– Вы являетесь свидетелями подлого, кровавого нападения бандитов, которые называют себя партизанами, на комендатуру в новогоднюю ночь, – голос старосты деревни опять был твердым, уверенным, как и подобает быть голосу начальника и повелителя судеб. – Погибли немецкие солдаты, пали смертью мои товарищи по оружию. Это дело рук вас, ваших знакомых, ваших родных и близких. За это преступление уже наказаны жители деревни Слободы, они приняли жуткую смерть. Вы должны знать и помнить, что ни одно преступление бандитов-партизан не останется безнаказанным: за каждого убитого немецкого солдата или представителя законной власти ответят жизнями мирные жители. Пусть всегда помнят об этом лесные бандиты, и помните вы, которые помогают им в их бандитских делах. Только что похоронили одного из бандитов Леньку Петракова. Он тоже был среди нападавших. Он сам уже поплатился за это своей жизнью.

Но это еще не все: за него ответят и его родители, что сейчас стоят перед вами. Они будут повешены. Такое же ждет любого, кто надумает стать на сторону партизан, или кто будет им помогать. У меня все, господин лейтенант, – староста повернулся к Пфайфелю.

– Можно начинать.

При последних словах Антона до Петраковых дошел смысл происходящего, и Анна Панкратовна без чувств осунулась на снег к ногам мужа. Сам Федор Николаевич еще успел опуститься на колени перед женой, прижать ее голову к своей груди, как солдаты тут же оторвали их друг от друга, и поволокли к стоящим под липами скамейкам.

Петраков нашел в себе силы отбросить от себя солдат, самостоятельно поднялся на скамейку, и сам накинул на шею веревку.

Солдаты все ни как не могли накинуть веревку на его жену, ее бесчувственное тело падало из их рук. Наконец, это им удалось, и тело женщины повисло на суку.

– Прощайте, люди, – муж не стал дожидаться, пока ему выбьют из-под ног опору, и сам шагнул вперед.

Сначала на фоне казненных Петраковых несколько раз, меняя положения и позы, сфотографировался лейтенант Пфайфель.

Затем это же кинулись делать и его солдаты.

Антон стоял чуть в стороне, наблюдал, как, сменяя друг друга, старались запечатлеть себя на месте казни немцы, как разносился окрест в морозном воздухе их задорный смех, как на другом краю площади стояла группка местных жителей, дожидаясь, когда можно будет предать земле своих земляков. Все это проходило мимо его сознания, не вызывая в душе каких-либо чувств, кроме чувства исполненного долга. Он сработал на опережение, как и учил его комендант.

«Теперь они начнут соображать, прежде чем замахнуться на мою жизнь, – думал Щербич. – Пускай знают, что получат по заслугам не только тот, кто это сделал, но и их родственники. Хорошая наука для этих партизан на будущее».

Мать не видел уже давно, стал даже привыкать к ее отсутствию, забывать потихоньку. Корову запустили перед отелом, и тетя Вера Лосева не ходила ее доить. Кабана заколоть помог Васька Худолей, Антон сам все прибрал, засолил, разложил по ящикам и кадушкам. Куры неслись очень редко, так что особых хлопот по домашнему хозяйству у него не было. Разве что накормить да напоить два раза в день. Конечно, можно было порешить все, пустить под нож, но очень уж хотелось чувствовать себя собственником, хозяином хоть не большого, но своего подворья.

– Как там мама? – Антон пришел за водой и встретил соседку тетю Веру у колодца.

– Ты же сын. Тебе лучше знать, – глухо ответила она, стараясь не смотреть на него, и быстрее пройти домой.

– Погоди. Я серьезно, – Щербич отнял ведра из рук, и поставил на снег. – Лучше не стало?

– Тебе это зачем надо? – грубо спросила Лосева. – Может, хочешь помочь? Так поздно. Надо было думать раньше, ценить и любить ее пока она была здоровой, не доводить до такого состояния. А сейчас твое внимание ей безразлично, как и ты сам. Так что иди своей дорогой. А еще лучше – забудь про нее.

Она обошла Антона, подняла ведра, и направилась домой.

– Ну и черт с вами! – Щербич прокричал ей вдогонку, и в сердцах махнул рукой. – Пропадите вы пропадом!

И стало легче. Еще какое-то время пытался отыскать в себе те нежные, добрые чувства, что пробуждались раньше в душе при упоминании мамы, и не находил. То ли душа зачерствела, то ли он сам так сильно изменился, что ему и на самом деле становится безразличным, есть у него мать или ее нет. Наконец, Антону надоело это самокопание, и он двинулся вдоль улицы к дому своего помощника Васьки Худолея. Надо было организовывать людей на очистку дорог по приказу коменданта.

Чистый морозный воздух этого солнечного февральского утра приятно бодрил старосту, снег звонко поскрипывал под подшитыми добротными валенками. Дышалось легко, вольготно, хотелось еще и еще втягивать, заглатывать в себя эти морозную чистоту и свежесть. Хорошо!

Вот уже больше месяца, как о партизанах ни чего не слышно: как вымерли. И, притом, не только в Борках, но и во всей округе. Карл Каспарович говорит, что это результат тех карательных мер, что были приняты комендатурой. Правда, Кирюша Прибытков утверждает, что это они маленько примерзли зимой, а по весне оттают, и дадут еще о себе знать. Антону не очень хочется в это верить. Пускай бы был прав майор. Тогда – живи и радуйся! В такой спокойной обстановке можно и строить планы на будущее, немножко расслабиться. А то ему уже просто надоело прятаться у себя каждую ночь, спать в пол-уха, спотыкаться об приоткрытый люк подпола, и в каждое мгновение ждать или выстрела, или гранаты в окно, или, еще хуже, сгоришь во сне в собственном доме.

Петро Сидоркин вернулся из госпиталя худой, осунувшийся, молчаливый, совсем не похож на того весельчака и живчика, что был до ранения. Антон наблюдал, как долго стоял он над грудой заснеженных головешек на месте бывшего коровника, как тряс от горя поднятыми к небу руками. Жить в свой дом больше не пошел, а перебрался к Прибытковым, где трое суток пил без продыху. Комендант его не трогал, но от должности старосты отстранил, назначив вместо него Кирюшу.

Уже на краю деревни Антон остановился как вкопанный: к чистому морозному воздуху добавился резкий запах печеного хлеба! Староста огляделся вокруг принюхиваясь, и направился прямиком к дому Абрамовых. Хозяин, бывший колхозный конюх, так и не вернулся в село после мобилизации в Красную армию с колхозными лошадьми. Заправляла дома его дочь двадцатилетняя Фекла с больной парализованной матерью.

На глаза Щербичу попался сосед Абрамовых сын лесничего малолетка Андрей.

– Быстро к Худолею! Мигом его сюда!

Убедившись, что мальчишка убежал исполнять его приказ, Антон подошел к дому, и резко потянул входную дверь на себя. Она оказалась не запертой, и он сразу вошел в темные сени. Из дома явственно послышался девичий вскрик: гостей здесь точно не ожидали, а если и намечались они, то уж ни как не староста деревни.