Виктор Бычков - Вишенки в огне

Боится ли он смерти? Да, боится, но не настолько, чтобы её бояться.

– Хм! – батюшка отвлёкся от мыслей, улыбнулся на первый взгляд несуразности вывода, который только что сделал из своих размышлений. – А в этом что-то есть, – загадочно произнёс, глядя на сидящего напротив раввина. – Так, где ребятишки, ты говоришь? Сам доставишь, иль моя помощь нужна?

– Не смогу сам, святой отец, сил нет. Ривка не может ходить уже который день, а Миша? Миша сидеть ещё может, вот такие дела, – произнёс дрожащим голосом Левин. Повлажневшие глаза на сером, заросшем, измождённом лице мужчины с надеждой смотрели на священника. – Без помощи не обойтись.

– Веди, добрый человек, – батюшка поднялся, направился в колхозный сад вслед за раввином.

Впереди шёл отец Василий, на руках нёс мальчика; за ним семенил раввин Авшалом Левин с дочкой, которую перекинул через плечо как куль.

Раввина поселил в пристройке вместе с красноармейцами.

Детишек сразу же определил за печкой на кухне, отдав в полное распоряжение матушки Евфросинии.

Та первым делом раздела детей, вскипятила воду, искупала в ночёвах. Грязную, вшивую одежду собрала, сожгла в печи. Подобрала оставшуюся от внуков, положила детишкам у изголовий. Принялась готовить одной ей ведомые отвары, стала поить по капельке больных детишек.

Отец Василий несколько раз поднимался ночью, заходил на кухоньку, интересовался.

– Как они?

– Слава Богу, отец родной, уснули. Температура спала. Спят хорошо, крепко, значит, организм восстанавливается, слава Богу.

– Вот и хорошо, – смиренно повторял батюшка, и снова возвращался к себе в кровать.

К утру уснул, и спал без сновидений, спал почти до завтрака.

Матушка к этому времени уже приготовила завтрак, отнесла в пристройку, накормила красноармейцев, напоила политрука отварами трав, а сейчас суетилась вокруг детишек.

– Зайди ко мне, матушка, – отец Василий облачился в подрясник, а затем и в рясу, сидел за столом в ожидание завтрака.

– Бегу, бегу, батюшка, – старушка выставила завтрак, уселась напротив мужа, подперев сухонькое личико руками, с умилением наблюдала, как муж кушает.

Ей всегда нравилось смотреть, как ест муж, ест основательно, решительно и напористо, уверенно поглощая приготовленный ею завтрак. Не жадно ест, а красиво. Ест, как и работает, как и живёт: так же уверенно, напористо, надёжно. Матушке не нравились люди, которые едят, как клюют: по чуть-чуть, по крошечке, робко. Они так и работают, урывками, не выкладываясь, не утруждая себя. А вот её Васенька не таков! Она всю жизнь не переставала умиляться, глядя на мужа во время еды.

– Грех на душе, матушка, – батюшка допил чай, поставил чашку, обстоятельно вытер губы, бороду полотенцем, бросил пытливый взгляд на жену.

– Что так? – насторожилась старушка, подалась вперед.

– Думал не говорить, – священник уже вышел из – за стола, мерно расхаживал по хате. – Да не могу брать грех на душу, Фросьюшка. Скажу, а уж ты реши сама, рассуди, сними грех с моей души.

– Говори уж, не томи, – матушка с нетерпением следила за мужем.

– Помнишь, меня вызывал к себе комендант?

– Да, – кивнула головой женщина.

– Так вот, меня предупредили, предупредили персонально, официально, что за укрывательство и помощь красноармейцам, комиссарам, евреям незамедлительно следует смерть.

– Ну и? Я это знаю. Вон, семья Корольковых, что расстреляли немцы, тому пример. Страшно, когда благие дела стали наказуемы. Ты это к чему, отец родной?

– А к тому, что может, пока не поздно, отказаться, выгнать незваных гостей? Пусть идут своей дорогой, нам хлопот меньше, – сказал и с интересом уставился на жену, ждал реакции.

Лукавил отец Василий, ох, и лукавил! Он хорошо, слишком хорошо знает свою жену, однако, должен был сказать это, снять грех с души.

Не ожидал, не ожидал батюшка такой прыти от супруги!

Матушка Евфросиния не по возрасту проворно выскочила из – за стола, кочетом подступила к священнику, гневно сверкая глазами. За всю жизнь она слова плохого не сказала в адрес мужа, не перечила, всегда уступала, а тут…

– Ты кому это сказал? Ты хоть сам понял, что сказал? – маленькая, худенькая, она смешно напирала на высокого, грузного отца Василия. – Всю жизнь считала нас единым целым, а он к старости вон как! Да как язык твой повернулся такое сказать? Я же всю жизнь с тобой одним воздухом дышала, под твоё дыхание своё подстраивала, думала твоими мыслями с тобой вместе, жила тобой, жила твоей жизнью! Негодник! Чем прогневила я тебя, что ты отделил себя от меня? – и уже колотила высохшими кулачками в могучую грудь священника, заливаясь слезами. – Как будет, так и будет, отец родной! Как Богу будет угодно, Василёк мой ненаглядный, так и будет, только долг свой христианский с тобой исполним вместе, не обессудь, – прижалась к мужу, зарыла.

– Ну – ну, Фросьюшка, – отец Василий гладил худенькую спину жены, прижимал к себе. – Спасибо тебе, Фросьюшка, спасибо огромное, матушка родная, любимая, – и слёзы благодарности и умиления побежали из разом повлажневших глаз, теряясь в бороде. – Спасибо, – прошептал, почти выдохнул, наклонился, поцеловал жену в выбившиеся из – под платка седые прядки волосы.

Доктор Дрогунов Павел Петрович приезжал регулярно, лечил и вот уже у детишек появился хороший аппетит, пошли на поправку. Да и у политрука почти всё зажило, исчезли шумы в голове, боли, затянулись раны просвечивающейся нежной кожицей. Всё чаще заводились разговоры о дальнейшем походе за линию фронта. В углу пристройки уже стоял вещевой мешок с продуктами на дорогу.

В то утро батюшка поднялся раньше обычного, хотя матушка Евфросиния уже была на ногах, хозяйничала у печи.

– Матушка! Быстро детей через окно в сад! Пусть спрячутся в картофельной ботве! – у колодца остановилась машина и из неё стали выпрыгивать немецкие солдаты, бросились к церкви. Руководил всеми комендант майор Вернер Карл Каспарович.

Батюшка второпях натянул на себя одежду и уже выйти к немцам постарался спокойно, уверенно, направился к коменданту.

– Чем могу быть полезен? Что случилось? – однако сразу же заметил стоящего у машины под охраной солдат политрука Рогова Петра Панкратовича с низко опущенной головой и всё понял: не выдержал, предал. А то политрук слишком часто ставил под сомнение поход за линию фронта, сомневался в успехе, хотя мог бы и отказаться, остаться и здесь, на оккупированной территории, но зачем же так?

Холодком обдало всё внутри, комом приступило к горлу, но постарался взять себя в руки.

Ну что ж, отец Василий, подспудно готов был и к предательству: слишком хорошо он знал людей, их пороки. И спасаемые батюшкой не обделены пороками, не лишены пороков. Но не казнил себя в том, что, по сути, спасал предателя, пригрел змею на груди. Воистину, благими намерениями вымощена дорога в ад. Жаль, что пострадают безвинные души. Только бы спаслись детишки, их больше всего жаль. А так… Что ж, чему быть, того не миновать. И он не кается, что сделал так. Коснись повернуть время вспять, опять, не задумываясь, протянул бы руку страждущему, пошёл бы на помощь нуждающемуся. В этом – вся суть Старостина Василия сына Петра, настоятеля русской православной церквы, бывшего полкового священника.