Виктор Бычков - Вишенки в огне

В тот день, когда вывозили раненого отца Петра и тело Агаши из Слободы, рыбак Мишка Янков как раз и поведал, что немцы на наружной стороне блокадного кольца устроили перевалочную базу для снабжения своих войск, участвующих в блокаде партизан. База эта организована на месте бывшего партизанского лагеря, который оборудовали сами же народные мстители вначале войны.

Продовольствие и боеприпасы фрицы загружают на лошадей в Борках, и уже оттуда через пристань доставляют караваном на перевалочную базу в лесу. Охраняют, сопровождают караван, как правило, два-три немца и отделение румын. Итого – девять-десять человек. А какие из румын солдаты, партизаны уже знали. Несколько раз народные мстители устраивали засады против врага, старясь, чтобы на них вышли румыны. При первых же выстрелах доблестные союзники старались отступить, спрятаться. Только благодаря тому, что за спиной у них всегда находились немцы, «мамалыжники» были вынуждены принимать бой. Как тут не воспользоваться такой возможностью? Грех!

Надоумил переодеться в полицаев Васька Бокач. Одежду и немецкие винтовки раздобыли без труда, сам Вася неплохо изъяснялся на немецком языке. Вот и возглавил «отделение полицаев».

Зная нравы «мамалыжников», решили пожертвовать для этой цели полтора литра самогонки. И не прогадали. Сами-то партизаны старались не пить: так, только пригубляли для вида. Впрочем, румыны особо и не настаивали, не заставляли. Зато всё сложилось очень даже неплохо, хорошо сложилось. Буквально на спинах румын и вошли в лагерь. Появление группы новых полицаев вместе с караваном не вызвало никакого подозрения.

Правда, ещё вчера некоторые из разведчиков предлагали отбить караван, перебить охрану, доставить оружие и продовольствие партизанам. Мол, это важнее, нужнее в данный момент.

– Караван этот не последний, – рассудил командир взвода разведки Володя Кольцов. – А вот такой возможности попасть в лагерь к немцам, пленить самого бургомистра районной управы – бабка надвое гадала. Риск, конечно, огромный, но дело того стоит.

Прав оказался командир. Получилось в лучшем виде. Правда, товарищ Лосев приказывал в таких случаях доставлять предателей и изменников в партизанский отряд. А уж там, в штабе, сообща примут решение – как, кого и где судить. Подготовят людей, место и так далее. Оформят документально. Война-то всё равно когда-то закончится, а творить беззаконие, самосуды вроде как и не с руки. Спросит потом советская власть за всё. Но сегодняшний случай не вписывается в эти рамки. Тащить этого борова в партизанский отряд – себе дороже. Значит, надо принимать решение самостоятельно. Можно было просто прикончить там же, в шалаше на нарах, где он спал. Тогда бы не выполнили требования командира партизанского отряда. Вот и решили устроить суд там же, в Вишенках. Благо, в этой деревне Щур не был посторонним человеком, успел не только наследить, но и нагадить от души. Когда-то организовывал колхозы, занимался раскулачиванием. А когда жители Пустошки взбунтовались, их поддержали вишенские, этот прохиндей куда-то исчез, испугался народного гнева и сбежал. И до самой войны о нём не было ни слуху, ни духу. Потом уже объявился вместе с немцами. И опять в роли начальника, на этот раз бургомистром районной управы. Видно, мечтой жизни для него было кресло начальника. И не важно, какому богу молиться, кому служить. Важно, что он начальник. Ну что ж… За что боролся… А с начальства чаще всего и спрашивают-то по счетам.

Звон от била снова раздался над сожжённой деревенькой. Из землянок, как из нор, стали вылезать люди, стягиваться по привычке к тому месту на сельской площади, где когда-то стояла колхозная кантора. В основном это были женщины, дети. Стариков со старухами было немного: человек с десять-пятнадцать. Подходили, с недоумением взирали друг на друга, пытались узнать причину экстренного сбора. Они уже отвыкли от таких коллективных мероприятий за последние два года. И тут било…

– Неужто наши вернулись? – с надеждой крутили головами, стараясь увидеть тех, кого ждут, не дождутся вот уже который год.

Напряжённо прислушивались к тишине осеннего дня, до боли, до рези в глазах вглядывались в небо, надеясь услышать гул, увидеть в вышине силуэт советского самолёта, самолёта с красной звездой. Слухи-то ходили, что летают наши самолёты, бомбят даже район, достают и до Бобруйска, а вот над их деревенькой как-то Бог не уподобил пролететь, порадовать, обнадёжить, успокоить души заждавшихся людей.

Оказалось, партизаны приглашают на народный суд над предателем, изменником родины. Как-то Бог миловал деревеньку: никто из её жителей не повёлся на поводу у немцев, ни единого человека не вступило в полицию на услужение к оккупантам. Кстати, и в Пустошке, и в Руни тоже. Причина? А кто его знает, однако, это так.

Володя Кольцов ещё и ещё раз пытается ответить на этот вопрос сам себе, и не находит ответа. То ли месторасположение деревенек, то ли сам воздух, природа, что окружали эти деревеньки испокон веков, вложили в души, в сердца жителей самолюбивый, гордый, вольный дух, что не мог мириться ни с чьим верховенством, а тем более – с оккупантами. То ли какая другая причина, однако, это так: нет предателей в Вишенках, как и нет их в Пустошке и Руни!

Правда, объявился один Кондрат-примак, так и тот пришлый, приблуда.

Не своими ногами подходил Кондрат Петрович Щур к толпе жителей Вишенок: штыком в спину подгонял сзади один из разведчиков младший сын Назара Сёмкина Илья.

– Иди-иди, боров. Ждут тебя давно.

– Вот, дорогие земляки, – командир взвода партизанской разведки Володя Кольцов взобрался на остатки фундамента бывшей колхозной конторы, обвёл пытливым взглядом земляков, что скучились на площади. – Решением штаба нашего партизанского отряда судить надо народным судом этого бандита и предателя. Кто он, и что собой представляет, многие из вас знают лучше меня. Понятно, что этого гада стоило бы судить нашим советским судом. А вдруг опять уйдёт господин бургомистр районной управы Щур Кондрат Петрович от справедливого возмездия? Не дождётся прихода нашей родной Красной армии и сбежит? Что делать будем, земляки? Как судить будем?

Люди стояли молча, нахмурившись, исподлобья глядя на пленника. Мелкий осенний дождь дополнял, усиливал гнетущую обстановку, что сложилась на площади.

Вдруг из толпы вышла дочь расстрелянной бургомистром в начале войны бывшей сожительницы Щура Агрипины Солодовой – Анюта. Поискала глазами вокруг себя, нагнулась, подняла с земли палку, взвесила в руках, без слов размахнулась, опустила на голову предателю. От неожиданности и от боли тот присел, закричал. Этот крик подстегнул толпу: люди ожили, зашевелились, послышались нервные голоса.