Андрей Дугинец - Стоход

Невиданная капустно-зеленая форма, тусклые металлические черепа на пилотках и такие же нашивки на рукавах наводили страх.

— Это только разведка, — говорили старики, знавшие толк в военном деле. — Подождите, за ними придут и те, что расстреливают да палят…

Во дворах, мимо которых проезжали немцы, наступала гробовая тишина. А когда удалялся скрип подвод, люди облегченно крестились.

— Пронесло!

— Миновало!

— Может, еще как-нибудь уладится, обойдется, — успокаивали себя люди.

Наконец подводы, встреченные паном Суетой, остановились. Держа хлеб-соль в левой руке, пан Суета щеголевато пристукнул каблуками и козырнул по-польски, двумя пальцами. Потом низко, как баба в церкви, поклонился каждому немцу и передал хлеб-соль офицеру, все еще сидевшему на первой повозке. Молодой подтянутый гитлеровец соскочил на землю. Солонку бросил в бричку, а хлеб, ударив о колесо, разломил пополам и кинул лошадям. Двумя пальцами осторожно достал из кармана платок и вытер руки. Пан Суета сначала растерянно смотрел на хлеб, брошенный в пыль, к ногам лошадей. Но потом нашелся, поднял хлеб и сам стал кормить усталых, изголодавшихся лошадей. При этом он заискивающе смотрел на офицера, насильственно улыбался и приговаривал:

— Гут, гут, очень гут!

— Ну что? — злорадно кивнул дед Конон пану Суете, словно они стояли рядом. — Хлеб-соль? Встретил? Постой, они тебе еще не то покажут…

Немец закурил и махнул рукой. На первой бричке откинулся зеленый плащ, и на дорогу соскочил высокий, тонконогий и верткий парень в черном костюме. Щелкнув каблуками и франтовато вскинув руку к козырьку, он что-то сказал офицеру, и они направились к столу. Пан Суета рысцой трусил за ними, широким жестом указывая на стол.

— Это ж Сюсько! — сердито плюнул Конон Захарович.

— Да у меня и язык отнялся, как увидела… — приглушенно ответила Оляна. — Немцы ж не так страшны, как этот бугай. Он же все про нас знает. И откуда они берутся? То Барабак заявился, то секвестратор, а теперь и этот… Откуда они?

— Откуда ж! Из Чертовой дрягвы! — ответил Конон Захарович. — Видела, как та бомба вывернула из болота все нутро, всю гадость смердячую. Вот так и они выплывают, пузырями выскакивают.

Дед Конон молча глядел на суетившихся вокруг немцев Гирю, Тарасюка и пана Суету. А потом, словно себе самому, тихо, но уверенно сказал:

— Да не бойся, дочка, и за это смердячее болото люди возьмутся. Крепко возьмутся!..

— Шнель, швайнэ-рррайнэ! — громко, во все свое луженое горло гаркнул Сюсько, вбежав в коридор школы, из которой хлопцы выносили столы и парты, а девушки — книги, портреты, учебные пособия. — Через фюнф минутэн чтоб помещение было чисто! Доблестные немецкие солдаты будут тут пить шнапс! Бистро, швайнэ-рррайнэ! — подгонял Савка.

Ребята и так все делали бегом. А теперь носились вихрем. Но еще больше спешили девушки, потому что боялись остаться в школе без хлопцев.

Во всем черном, хорошо подогнанном, в лакированных сверкающих сапогах Сюсько пробежал по коридору, заглянул в каждый класс, где девчата мыли полы, и вышел на крыльцо школы.

Савка не поверил своим глазам: в школу с ведром воды шла Олеся.

Увидев Сюсько, девушка отпрянула было назад. Но тот встал на пороге. И она прижалась к косяку, держа ведро дрожащей рукой.

— Олеся? — вкрадчиво заговорил Савка. — Как ты живешь? А я думал, ты эвакуировалась вместе с комсомольским активом.

Девушка вздрогнула. Глаза сверкнули синим огнем из-под насупившихся широких бровей.

— Что ж, теперь мсти! Твоя власть…

— Олеся! За что ты меня так обижаешь? Я ж никогда тебе не делал зла. И не сделаю. Ей-боженьки! А что люблю тебя, так я ж не виноват.

— Как ты сумел так высоко подпрыгнуть, сразу в коменданты? — оставив без внимания его признание в любви, спросила Олеся.

— Это меня один большой немецкий начальник назначил, — важно ответил Сюсько.

— А ты что, от Гриши Багна убежал прямо в Германию и там жил?

— Почему в Германию? У Гитлера и тут давно были свои люди… — Спохватившись, что говорит лишнее, Савка закончил: — Да не об этом сейчас разговор…

— Пусти, мне надо пол мыть, — пытаясь пройти, промолвила Олеся.

— Пол! Чепухенция! Я прикажу — другие языком вылижут!

— Пусти, — уже смелее требовала Олеся. — А то ненароком оболью твои назеркаленные чоботы!

— Если говорить не хочешь, иди домой, отдыхай. Я не знал, что дурень десятник и тебя выгнал на эту грязную работу. Иди. Без тебя управятся. Сейчас я только прикажу другим, и…

— Не вздумай! — крикнула Олеся.

— Ну хорошо, хорошо, — Савка умиротворяюще махнул рукой. — Давай просто посидим, посмотрим друг на друга.

— А чего смотреть?

— Ну, мы ж давно не виделись. Я соскучился по тебе, Олеся. Ей-бо, соскучился…

Олеся, потупившись, молчала.

— Скажи, разве я нисколечко не изменился? Я ж теперь не такой, как был раньше! Правда?

Олеся понимала, Савке хотелось, чтобы она похвалила его за то, что он стал комендантом, что красиво одет, подтянут, молодцеват. Но Савка был ей постыл еще больше, чем прежде. Он, казалось ей, стал еще более мокрогубым, носатым. Белесые глаза навыкате еще нахальнее, а на лице появилось выражение беспощадности. Если раньше Савка всем угодливо улыбался, заискивал, по-собачьи покорно заглядывал в глаза, то теперь смотрел на все пренебрежительно и злорадно: «Наконец-то я до вас добрался. Теперь вы у меня попрыгаете!»

— Ну, я уже насмотрелась! Красивый, как турухтан!

— А я не насмотрелся. Давай сядем, — предложил Савка.

Воспользовавшись тем, что Савка уже не стоял на пути, Олеся схватила ведро и, не оглядываясь, быстро ушла.

— Ну, постой! — злобно процедил ей вслед Савка. — Ты у меня еще в ногах поваляешься!

«Теперь не даст проходу, — думала Олеся, начиная мыть пол в огромной комнате, бывшем пионерском уголке. — Надо вымыть поскорее и уйти вместе с девчатами, а то пропаду…»

Распахнулась и гулко хлопнула о стенку дверь. Вздрогнув, Олеся обернулась.

— Олеся, Савка книги палит! — заорал Санько с порога и бросился вон.

Олеся метнулась за ним.

На середине школьного двора лежала высокая, как добрая копна, куча книг. Савка и немецкий солдат брали по одной книге, поджигали и бросали на кучу.

— Что ты делаешь? — Олеся подбежала и выхватила из рук Сюсько горящий томик Пушкина.

Савка загоготал и отступил от вороха разгорающейся литературы.

— Хлопцы, девчата, воды! — крикнула Олеся. — Заливайте огонь!

Сюсько громко, с расстановкой сказал:

— Все большевистские книжки сгорят!

— Пушкин никогда не был большевистским!

— Я выполняю приказ шефа герр Гамерьера! — Сюсько вынул из кобуры пистолет и молча помахал им.

Закусив губу, Олеся с болью посмотрела на разгорающийся костер и, расплакавшись, убежала.