Александр Проханов - Столкновение

Недопущение войны, между прочим, также требует персональной ответственности. Каждого! И для решения наших собственных проблем требуется то же самое. А что есть персональная ответственность, как не право принимать самостоятельные решения?! По сути дела, именно этот вопрос — главный стержень политики. Любой — и внешней, и внутренней.

Много лет меня мучает вопрос: где и как наш человек утерял — в массе своей — право на самостоятельные решения? Я пытался найти ответ в отечественной истории — Петр I, Столыпин…

А. Ч. Считаете, что эти политики стимулировали самостоятельность?

Ю. С. Они, каждый по-своему, попытались встряхнуть страну. В эпоху Петра Россия так заявила о себе в Европе, что стала одним из первых государств в этой части света. После смерти императора началась такая свистопляска, такая дестабилизация, что я вправе видеть в смерти Петра руку противников нашей государственной идеи, ибо после взлета Петра — бесконечные смерти царей и цариц, бироновщина, свары; происходит реставрация прошлого века, сдача завоеванных политических рубежей.

Как-то в Ленинграде мне показали заключение лечащего врача Петра I — Блументрооста. Читаю и дивлюсь: доктор ничего не говорил о возможности летального исхода; никакого неизлечимого заболевания у августейшего пациента не было…

Далее — П. А. Столыпин. Я долго работал в Центральном государственном архиве Октябрьской революции, изучая дело царской охранки по убийству Столыпина, закрытое до 1917-го. И вот вырастает фигура его брата, Дмитрия, первого проповедника учения Огюста Конта в России. А кто такой философ Огюст Конт? Прагматик. Его учение сугубо противоположно установкам правого крыла русского общества, радетелей общины, главный закон которой — «нишкни!» Удар Столыпина по общине вызвал яростное сопротивление «сфер» — так называли царский двор, его ближайшее окружение. Убийство Столыпина — дворцовый заговор, организованный начальником личной охраны царя генералом Дедюлиным, генералом Спиридовичем, полковником Кулябко, заместителем Столыпина по министерству внутренних дел генералом Курловым, а исполненный провокатором охранки Богровым. Операция была направлена как против Столыпина, так и против революционеров, ибо Богров называл себя «коммунистом-интернационалистом» — естественно, с санкции охранки…

А. Ч. Вы полемист?

Ю. С. Я стараюсь изложить читателю свою точку зрения. Туда входит, естественно, мое согласие или несогласие с той или иной концепцией, книгой, кинокартиной. Концепция всегда полемична.

А. Ч. Отчего все-таки вы так привержены яростно закрученному сюжету?

Ю. С. Да потому, что хочу быть услышанным! То есть прочитанным. Выход на читателя — самое главное для писателя. Писатель существует только тогда, когда его читают. И в первую очередь у себя дома. Я не могу, да и не хочу мыслить в стол. До сих пор, когда я пишу новую вещь, вот такую — совсем сырую еще, почти не сложившуюся, каркас — даю читать наиболее близким друзьям, чье мнение для меня авторитетно. И с нетерпением — будто новичок — жду ответа на свой извечный вопрос: «не скучно»?

А. Ч. Детектив — всегда интересно!

Ю. С. Вот и отлично. Полагаю, что популярность подобной литературы — естественное явление. Дань времени. Суди сам. Что привнес в нашу жизнь XX век? Динамизм, демократичность мышления, очень сложные нравственные противостояния, гиподинамию мышц и, что более печально, чувств. Что делает с читателем острый сюжет? Втягивает в переживание, заставляет сочувствовать, вынуждает совершать нравственный выбор между добром и злом, справедливостью и подлостью. Детектив — если он настоящий — должен заставлять читателя думать, решать «задачки» наравне с главным героем.

А. Ч. Получается?

Ю. С. Писатель только на смертном одре поймет, получилось у него что-то или нет… Когда любишь своего героя, то уже не ты его, а он тебя ведет, предсказывая направление будущих действий. Написал повесть «Испанский вариант» и попытался — я ли или мой герой потребовал этого? — накрепко связать Исаева с испаноязычным миром. Сам удивлялся: зачем мне это надо? Еще несколько лет назад сетовал в разговоре с тобой, что, похоже, придется вот-вот проститься с Максимом Исаевым. Не вышло. Прошло время, и Штирлиц потянул меня в Латинскую Америку.

А. Ч. Почему именно туда?

Ю. С. У него надо бы спросить!.. Когда я был в Чили во времена Народного единства, то ходил вокруг маленького особняка в Пунта-Аренасе. Там жил Вальтер Рауф — оберштурмбаннфюрер СС, человек, создавший душегубки. А на следующий день после фашистского переворота в Сантьяго он стал начальником «Отдела-3» — пиночетовской охранки. Этот отдел специализируется — как бы он сегодня ни назывался — по борьбе с коммунизмом…

Все мои прошлые латиноамериканские и испанские поездки сейчас начинают приносить плоды, «ложатся» в роман. Он закончен — «Экспансия», три тома.

А. Ч. Политический роман угоден времени… Формирует политическое мышление, помогает социально активной личности определиться во времени и в пространстве. Все так. Но считаете ли вы, что ваш жанр литературы способен изменить мир?

Ю. С. Изменить — нет. Помочь — да. Если за сюжетом кроется серьезная проблематика, социальная информация, когда отстаивается традиция гуманизма, то есть защита человека от несправедливости, борьба за достоинство, за право быть самим собой, тогда я за эту литературу двумя руками, тогда меня радуют статистические данные, которыми оперируют библиотекари. Когда же сюжет содержит лишь игру ума… Что ж, может, кому-то сие и интересно — тогда пусть читает. Мне — нет.

Можно соглашаться или нет с тем, что искусство имеет такую силу, чтобы сформировать человека. Подлинное искусство, наверное, такой силой обладает. Не знаю, может ли оно до конца сформировать нового человека, но если нет сил подняться, то само стремление похвально…

Сетуют: много нынче стало библиотек — личных — с неразрезанными страницами. Однако я все равно убежден, что никакая книга зря в доме не живет.

Вот современники Петра I. Они читали мало, им было попросту некогда — прорубали окна в Европу, закладывали города, строили государство и свозили книги в свои поместья. Но подрастали их сыновья, читали отцовские книги, прикасались к страстям, на которые была богата европейская литература XVII—XVIII веков; книги будоражили, заставляли спорить или соглашаться, ликовать или гневаться — с карандашом в руках, заметь. Тренаж чувств, чистилище разума!

Потомки петровских орлов превратили день четырнадцатого декабря 1825 года в день чести нации.

Были бы книги… Рано или поздно найдутся читатели. Пока люди живут на земле, будут жить и книги. Созданный писателем мир, если, конечно, он талантливо и достоверно сделан, становится для читателя средой обитания — и тем уже изменяет человека и, быть может, мир.