Леонид Соловьев - Иван Никулин — русский матрос

— Матрос-то он матрос, да только не очень простой, — отозвался Тихон Спиридонович. — Совсем даже не простой.

— А как, по-вашему, он симпатичный?

— Вот сразу женщина сказалась! Да разве к нему это слово подходит — «симпатичный»?

— А все-таки?

— Он сильный человек, а сильные люди редко бывают симпатичными в общежитейском смысле, — поучительно ответил Тихон Спиридонович. — Сильным людям о своей симпатичности заботиться некогда, у них есть дела поважнее. Это вот я — симпатичный, так зато я и тряпка, — неожиданно закончил он с безнадежным, печальным вздохом.

Для Тихона Спиридоновича вся глубина этого признания заключалась в последнем слове, но Маруся, как истая женщина, именно это слово и пропустила мимо ушей, заинтересовавшись другим.

— А откуда вы знаете, что вы симпатичный? — засмеялась она. — В зеркало смотрелись?

— Я не смазливость, а содержание души имею в виду, — строго сказал Тихон Спиридонович. — А для души, как вам известно, зеркала еще не изобрели.

— Значит, другие вам говорили? Девушка, наверное?

Тихон Спиридонович сердито промолчал. Он было настроился для серьезного душевного разговора, а Марусе хотелось просто поболтать от скуки.

— Что же вы молчите? Ну, ясно, девушка!.. Интересно, блондинка или брюнетка?

— Точно затрудняюсь вам сказать, — неохотно ответил Тихон Спиридонович, внутренне досадуя на Марусю за ее девичье легкомыслие, вовсе уже неуместное в такой обстановке. — Сама она говорила, что блондинка.

— А ваши-то собственные глаза где были? — изумилась Маруся.

— Мои?.. Мои глаза при мне были, но я не обладаю способностью различать цвет волос по телеграфу.

— По телеграфу? Я что-то не понимаю, Тихон Спиридонович. Вы загадками говорите сегодня.

— Никаких нет загадок, просто смешная история и походит даже на анекдот. Если спать не очень торопитесь, я вам расскажу. Года три с половиной уже прошло. Попал я на этот разъезд, скучно мне на дежурствах по ночам — нет спасения! Вот мы с одной телеграфисткой и завели знакомство. Она дежурит на своем полустанке, я — на своем; всю ночь, бывало, стучим, переговариваемся. Сначала так, о разных пустяках, потом я комплименты начал ей выстукивать, она кокетничала в ответ: «Вы, наверное, очень симпатичный, опишите мне свою наружность». А чего я буду описывать, если голова у меня рыжая и глаза как бутылочное стекло…

— И ничего подобного! — сказала Маруся. — Глаза у вас хорошие.

— Какие уж там хорошие!.. Словом, не захотелось мне свою наружность описывать, а тут на столе у меня рядом с аппаратом лежал роман писателя Георга Эберса… Не читали? Он больше о Египте пишет, о фараонах разных, и в этом романе один фараон был у него описан — очень красивый мужчина! Я, долго не думая, все и содрал, только слова немного переставил. Ну, ясно, произвел впечатление: лицо смуглое, матовое, обрамленное черными прядями, глаза как черные огни и все прочее в том же духе. А потом девушка моя начала свою наружность описывать. Она честно описывала, без литературы, у нее получилось не так картинно, как у меня, но все же самое главное я уловил. Так мы всю зиму и разговаривали, и уж до того дошли, что насчет перемены судьбы начали толковать. Вкусы у нас вроде сходятся, взгляды на жизнь одинаковые, характеры тоже сходятся. Она передает однажды: «Возьмите отпуск на три дня и приезжайте! Жду. А если не приедете, значит все это с вашей стороны был один только пустой разговор от скуки». Тут я и опомнился: хорош, думаю, фараон явится — рыжий!

Он свернул папиросу и, усмехнувшись, добавил:

— Между тем из истории известно, что в Египте рыжих людей презирали и даже не пускали их в города… Извините, я в шалаш залезу покурить, а то на воле командир запретил.

Он забрался в шалаш и, припав к земле, чиркнул спичку. На Марусю потянуло табачным дымом.

— Ну и что же дальше? — спросила она.

— А ничего… Не пускали — и все. Живи где-нибудь в пустыне под пирамидой, раз ты рыжий…

— Да я не о том. Я спрашиваю — поехали вы или мет?

Тихон Спиридонович долго, с излишним усердием раскуривал папиросу.

— Нет, не поехал.

— Так я и знала!

— А зачем бы я поехал? Срамиться?

— Может быть, ей бронзовые волосы больше бы понравились, чем эти, как их, фараонские, египетские?

— Здесь не в египетских волосах дело, а в моем характере, — сказал Тихон Спиридонович, поворачивая разговор на свою любимую тему. — Хотел поехать, да напали разные сомнения. Жениться? Никогда не был женатым — боязно… В общем, характер мой всё дело смазал.

— Странный вы человек, — вздохнула Маруся. — Сами себе жизнь портите.

— Не я порчу, мой характер мне жизнь портит. Чувствую, погубит он меня когда-нибудь.

— Да почему же у других людей этого нет? — воскликнула Маруся. — Вы посмотрите на моряков!

— Это дело совсем особое — моряки! — оживился Тихон Спиридонович. — Если бы меня смолоду взяли во флот служить, я бы совсем другой характер имел. Моряки — они все в одном кулаке! В море, на корабле, — вместе, на суше — вместе. Петя за Ваню держится, Ваня за Степу, а Степа за Васю. Моряку робеть нельзя: он у товарищей на глазах, ему с товарищами сколько лет еще кашу из одного котла есть. А мне в одиночку жить пришлось, вот и получился такой характер, что сам не рад.

— Вы теперь человек военный, — напомнила Маруся. — Вам надо свой характер менять.

— Надо, конечно. Только с какого боку приниматься?

— Вы должны в себя поверить, — решительно сказала Маруся. — Бросьте думать, что вы хуже других, это самые вредные мысли. Да вы и на самом деле ничуть не хуже! И девушек напрасно вы боитесь, бегаете от них. Вы с моряков берите пример — они веселые, смелые! От девушек не бегают и немцев не боятся.

Тихон Спиридонович обиделся.

— А что, я немцев боюсь, по-вашему? Я никого не боюсь и от девушек вовсе не бегаю.

— Как же так не бегаете? Вы даже меня сторонитесь.

— Неправда! — возразил Тихон Спиридонович с горячностью. — Я, наоборот, слишком часто с вами разговариваю. Прошлый раз командир и то заметил, что я ухаживаю…

Тихон Спиридонович прикусил язык, сообразив, что нечаянно проговорился, но было уже поздно: Маруся на лету схватила роковое слово.

— Да вы разве ухаживали? — спросила она, а в голосе так и светилось женское лукавство. — Представьте, я даже не заметила… Вот видите, какой вы робкий.

— Собственно, я не так выразился… Я ничего… без всяких намерений, — в сильнейшем замешательстве забормотал Тихон Спиридонович. — Это командир так подумал.

Маруся вдруг рассердилась.

— Командир, командир! Подумал, заметил, покосился… А вы сразу — в сторону, в кусты!.. Подумаешь, какое дело, пускай думает себе все, что хочет! Он мне, во-первых, не муж, а во-вторых, зачем у него обязательно на глазах? Можно так ухаживать, что он и знать ничего не будет.