Иван Петров - Будьте красивыми

Несмотря на всю ожесточенность схватки, бой протекал безрезультатно. Можно было подумать, что самолеты, израсходовав запас горючего и боеприпасов, на этот раз разойдутся в разные стороны, уступив место свежим силам. Это бывало нередко. Сбитые самолеты без конца валятся только в кино. Люди уже садились по машинам. Шофер нажал на стартер. И вдруг Лаврищев вздрогнул, рывком распахнул кабину, привстал на подножке, задрав голову. В небе еще ничего не случилось, но беда уже была неминуемой. Это мог заметить только опытный глаз летчика. Произошло то, о чем когда-то Лаврищев рассказывал девушкам. Наши самолеты, как всегда, дрались парами, прикрывая друг друга. Но в одной паре, вероятно, был молодой, неопытный летчик. Видя, что бой принимает затяжной характер, он в азарте покинул своего ведущего и погнался за противником, стреляя длинными очередями. Его просто поддразнили немцы, им надо было разбить пару.

Они яростно набросились на одиночные самолеты, и тот, что покинул своего ведущего, получил сильный удар сзади. Это было так неожиданно и так обидно, ошибка молодого летчика была настолько азбучной, хотя молодые именно больше всего и впадают в эту ошибку, что Лаврищев на мгновение закрыл ладонями лицо.

— Сбили, сбили, сбили! — закричали кругом.

— Ведь вот и Николай Николаевич говорил об этом же! — воскликнула рядом Гаранина, забыв, что Николай Николаевич для нее является майором Лаврищевым.

Все дальнейшее произошло в считанные секунды. Самолет резко рухнул вниз и сорвался в штопор. На высоте около пятисот метров вышел из штопора и снова рванулся вверх.

Но вот он начал снижаться, выбрал ровную площадку невдалеке от опушки леса, где стояли машины, и вдруг пошел на посадку. Было ясно: враг поразил летчика, который, напрягая последние силы, пытался спасти самолет.

И тут Лаврищев увидел бомбардировщиков. Они были еще далеко, шли на большой высоте и в лучах солнца казались серебристыми точками. Их было не меньше тридцати…

Потом Троицкий мог воспроизвести в памяти все до мельчайших подробностей, хотя в ту самую минуту не помнил даже себя. Когда самолет приземлился на поляне — к счастью, она была удобной — и когда у всех на опушке леса вырвался вздох облегчения, Троицкий увидел, как Лаврищев спрыгнул с подножки своей машины и побежал мимо него к самолету. Нет, это было неверно, он не побежал, а сделал только один шаг бегом, это очень хорошо запомнил Троицкий, всего один шаг бегом, а потом пошел мимо него быстро, решительно, не оглядываясь и вынув изо рта трубку, и всем казалось, что он бежит. Троицкий запомнил еще одну деталь: подойдя к самолету, Лаврищев выбил о крыло трубку, положил ее в карман. Подбежали люди, помогли вытащить из самолета летчика — он был уже мертв, — Лаврищев взобрался в кабину, задвинул над собой пробитый пулями фонарь. И только сейчас Троицкий увидел бомбардировщиков, и тут же все на поляне закричали: «Бомбардировщики! Бомбардировщики!» — и он побежал к самолету, что-то крича и будто пытаясь догнать Лаврищева. Но было поздно: самолет с короткого разбега оторвался от земли и ушел в небо.

Троицкий хорошо знал несколько подобных случаев. Однажды летчик их полка, чтобы спасти подбитого товарища, сел на вражеской территории, на глазах у немцев подобрал товарища, запрятал его в фюзеляж и успел подняться в небо и уйти под носом врага. Но то, что все это делается так просто, так потрясающе просто, он не мог знать и не мог представить.

Когда Лаврищев ушел в небо, Троицкий повернул и побежал к машине, у которой, сбившись в кучку, стояли связисты Лаврищева.

— Товарищ старший лейтенант, у него хватит горючего? Что ему лучше всего делать? — озабоченно, но спокойно, с выдержкой спросила Гаранина, хотя губа у нее дрожала.

— Что ему делать? — не понимая, переспросил Троицкий. — Он сам лучше всех знает, что ему делать… — И вдруг спросил самого себя вслух: — А почему он оказался на самолете, а не я? Я ведь ближе него был к самолету!..

— А мирово летает наш замполит! Хм! — усмехнулся Пузырев. — Он и в самом деле летчик? Вот дает, вот дает!..

К Гараниной подбежала Варя Карамышева, обняла ее за плечи, прижалась к ней, они так и остались стоять, наблюдая, что делается в небе.

Лаврищев использовал тот же прием, который только что немцы применили, сбив нашего летчика. Он ворвался в самую гущу самолетов и насел на одного «фоккера». Немец не выдержал такой атаки и в страхе удрал от своего ведущего в сторону солнца, где легче всего спастись. Но Лаврищев за ним не погнался, он пошел в атаку на ведущего.

И тут случилось необъяснимое. Все шло отлично, Лаврищев зашел на вираже в хвост «фоккеру» (он виртуозно дрался на виражах!), еще секунда — и немец рухнет на землю в огне и дыму.

— Давай! Давай! Николай Николаевич! — кричал Троицкий, сорвав с головы шапку. — Давай! Ну! Ну! Ну! Что же ты медлишь, кончай с ним, комиссар!..

Но Лаврищев вдруг прервал атаку, неожиданно пошел на сближение с немцем, подравнялся к нему сбоку, почти на расстоянии пистолетного выстрела, и два самолета, наш и вражеский, пошли рядом, как на параде, и, будто переговариваясь о чем-то, отвалили в сторону. Троицкий шептал по инерции, не вникая в смысл своих слов:

— Николай Николаевич, ну, ну! Давай, дорогой, давай, давай! — И тут же закричал во всю мощь своего голоса: — Что ты делаешь! Ты с ума сошел, комиссар! Что ты делаешь!..

И Лаврищев будто услышал его. Он внезапно взмыл вверх и бросился на немца. Самолеты, рыча и изрыгая огонь, склубились в отчаянной схватке, стараясь зайти друг другу в хвост, опередить друг друга, и один самолет — никто еще не разобрал какой — загорелся и, повернувшись на крыло, будто по наклонной плоскости, стал валиться вниз.

— Ах! — закричала Гаранина, рванувшись вперед, и Варя повисла у нее на плечах, не пуская ее и уговаривая:

— Он цел. Это немец. Он жив, Лена. Немца сбили…

— Да, это немец, — сказал Троицкий и сел на пенек, будто не имея больше сил держать себя на ногах и шепча: — Что же случилось с тобой и с этим немцем, Коля? Как ты напугал меня, как напугал, комиссар!..

А в воздухе случилось вот что. Когда Лаврищев пошел в атаку на немца, когда взял его на прицел и готов был нажать на гашетку пулемета, он вдруг увидел на фюзеляже противника два туза — пиковый и червонный. Молнией обожгло мозг. И он снял руку с гашетки и пошел на сближение с вражеским самолетом, стараясь увидеть в лицо летчика. Это сейчас было важнее всего, даже важнее того, ради чего он, Лаврищев, поднялся в воздух. Он яростно махал рукой своему противнику, и тот увидел его, повернул голову в шлеме, и Лаврищев, еще не видя лица его, похолодел: «Лунев!» Но это был не Лунев, это был немец, с продолговатым лицом, прямым носом и черными, будто запекшимися в крови губами. Какое-то время они шли рядом, разглядывая друг друга, и в душе у Лаврищева все пело, победно, торжествующе: «Не Лунев, не Лунев, не Лунев!» И с этой песней он показал немцу кулак и взмыл вверх, чтобы возобновить прерванную атаку…