Булат Мансуров - Река моя колыбельная...

Древний парусный баркас-каик причалил к большой соляной пристани на берегу Сыр-Дарьи.

Ветер гонял по пристани клубы пыли, временами закручивая ее в столбовые заверти, и эти смерчевые вихри по-шайтански лихо плясали, шествуя над белыми тарелками выпаренных сульфатных и соляных озер.

Шатаясь и падая от ветра, женщины и мальчики-подростки укладывали шпалы и рельсы, по которым медленно двигался соляной комбайн. С воющим самолетным гулом комбайн врезался, как в лед, в метровый слой соли и пересыпал разжеванную кашицу в вагонетки, стоявшие иа параллельных путях. На черных, изъеденных солью и прокопченных дымом и солнцем вагонетках белели надписи: «Все для фронта!», «Смерть фашистам!».

От соляного озера к берегу реки тянулась узкоколейка, и по ней скользили загруженные солью вагонетки. Параллельно узкоколейке змеилась пыльная дорога, и по ней шли караваны верблюдов и волов с повозками, заполненными мешками и корзинами с солью. Вагонетки, верблюды, арбы останавливались около ветряных и водяных мельниц. Ветер и течение большой реки вращали мельничные крылья и колеса. Огромные жернова мололи крупные кристаллы соли.

Везде на пристани громоздились холмы соли, бережно прикрытые кусками брезента, плотной бумагой.

Двенадцатиметровый скелет мачты каика возвышался над малым причалом.

Изнуренные женщины разгружали рыбу с каика и загружали его мешками с солью, мукой, ящиками с консервами, рыболовецкими снастями.

Следя за погрузкой, молча сверяя товар с накладными листами, на берегу стоял рослый сутуловатый старик. Возле него скакал на деревянной ноге рыжий юркий снабженец. Часто печатая в сыром песке кругляки, он также быстро сыпал словами:

— Салам алейкум, Зейнолла-ага! Во дела! С чего бы? Война, что ли? Май месяц, а нет ходу пароходу! Каики выручают! Безотказная техника— каик на порогах, арба на дорогах. Мужик в бою, а баба в тылу! — загоготал снабженец, проскакивая мимо женщин-грузчиц.

Женщины хмуро улыбались, загружая каик.

Снабженец, упираясь костылем в бочку с керосином, кряхтел и все молол языком:

— Эх-ма! Красавицы! Подсобите малость инвалиду! А вернутся ваши кавалеры, будут вас за то на руках носить. Катайся, каблуками пинайся! Не хочу)

Две женщины подошли к снабженцу. Одна из них, здоровая, легко подняла его, закинула на гору мешков с солью и, улыбнувшись, сказала:

— Айналайн! Посиди, покури! С утра скачешь и скачешь! Деревяшка твоя треснет!

Женщины покатили бочку керосина к каику, а снабженец сполз с мешков и, подойдя к старику, снова заговорил:

— Плохая река этой весной! Сколько аулов унесла. Гуляет, как лихой казак. Где из русла ушла, где бакены унесла. Как говорит бакенщик Канеке, ищи фарватер, едрена матэр…

Старик скрытно оглядел двух мальчиков, стоящих с узелками на берегу.

— Это внуки Канеке, — сказал снабженец, проследив взгляд старика. — Из города приехали и болтаются как беспризорники. Вот Канеке и послал их к вам. Пусть, говорит, Зейнолла-ага к делу приучит.

Двенадцатилетняя девочка у причала спешно стирала белье, экономно расходуя маленький кусочек черного мыла. Она тоже по-птичьи зорко поглядывала на мальчиков.

Снабженец ковырнул костылем со столба сухую глину, и под ней зароилось несметное множество муравьев. Столб был источен муравьями до сердцевины, и труха, как песок, осыпалась с него.

— Вот фашисты! Вот фашисты! — воскликнул возмущенный снабженец. — Лет десять такого не было. С чего бы?! Война, что ли?! Люди гибнут, а они плодятся. Вот фашисты! Вот хитрецы! Обмазались глиной, чтобы их птицы не склевали, и жрут! Это за три дня. Так они весь причал сожрут!

Старик отвернулся от столба и снова посмотрел на мальчиков.

Те неприкаянно топтались у причала, робко поглядывая по сторонам. Им было лет по двенадцать. Один был повыше ростом.

— Почему сам не учит? — спросил старик хмуро, кивая на мальчиков.

Снабженец пожал плечами:

— Я ему говорил. Сказал, река плохая, на семьдесят первом километре вчера рыбак утонул. А он говорит: Дарья берет, Дарья дает.

Старик посмотрел на девочку, которая волокла по песку корыто с бельем, и окликнул ее. Девочка остановилась в растерянности.

— Эй, как вас зовут? — крикнул старик мальчикам.

— Меня — Амир, а его — Мухтар! — с живостью отозвался длинный мальчик.

— Отнесите в лодку! — крикнул старик и кивнул на корыто с бельем.

Не сразу сообразив, что от них требуется, мальчики стояли некоторое время в нерешительности. Затем тот, что поменьше, подбежал к девочке, на бегу крикнув брату: «Айда!».

Понаблюдав, как мальчики, старательно покопошившись, понесли корыто на каик, старик перевел взгляд в сторону, где у баркаса, на берегу, выстроилась длинная серая очередь.

Оттуда доносились слабые голоса переклички:

— Сто восемьдесят седьмой…

— Громче!

— Сто восемьдесят восьмой…

— Ясно, что по килограмму не хватит, — устало сказала женщина.

— И по полкило не хватит! Хватило бы по рыбешке! — разом заговорили вокруг.

Очередь загудела. Весовщица, гремя тарелками весов, ругнула впереди стоящих, и шум, затухая, откатился в конец очереди. Захлебнулся, и оттуда снова послышались женские голоса:

— Двести пятый…

— Двести шестой…

Вдоль очереди как-то боком, припадая на одну ногу, шел солдат-танкист. Под руку с ним ступала по песку девушка, одетая в наряд невесты. Люди в очереди сразу стихли, приветливо заулыбались.

Танкист с невестой встали в самый конец очереди. Люди снова смолкли. Возникло гнетущее молчание. Вдруг кто-то лихо и отчаянно крикнул:

— Клади рыбу в общий котел! На свадьбу танкиста!

Несколько секунд было тихо, потом гул одобрения волной прокатился по очереди. Весовщица стояла, держа в руках рыбину, не двигаясь и как бы что-то соображая, потом улыбнулась и под общее ликование бросила ее в корыто.

За громадным столом, составленным из ящиков, досок, бочек, стояли и сидели люди: каждый со своей пайкой хлеба, кружкой, миской и ложкой. Из мисок парила уха, но никто из взрослых к ней не прикасался. Затаив дыхание, люди смотрели на серый от пыли раструб репродуктора, торчавший на столбе. Из репродуктора величественно и широко возглашал Левитан:

— Сыновья Казахстана! Наши дети, мужья и братья! Пусть каждый из вас прочтет это письмо с тем чувством, с каким он читает письмо из родного дома. Пусть каждый прочтет его не только глазами, но и сердцем, потому что писал его весь наш народ.

Старик задумчиво покачал головой. Пожилые люди, сидевшие рядом с ним, также согласно покачали головами…