Владимир Осинин - Полк прорыва

— А вы знаете, кто я? Кто я был?

— Кем был, тем уже, наверное, не станешь, — усмехнулся Мамонтов.

— Оскорбительно, но — дай пять.

— Обойдемся и без этого.

Толстячок перешел к соседнему столику.

— Если б этого стронция сто девяносто да было побольше в водке! — сказал Сергей Афанасьевич.

— Все равно бы пили.

— Конечно, пили. Ее бы просто надо, как отравляющие вещества, в шахты выливать. Или спускать в баллонах на дно океана.

— Там она выдержанным коньяком станет!

Они допили пиво и пошли по Тверскому бульвару к Никитским воротам.

— Понимаешь, — сказал Шорникову Мамонтов, — вызывает меня сегодня редактор и говорит: «Вы собирались писать очерк к юбилею маршала Хлебникова, воздержитесь пока». Вы можете мне что-нибудь ясно сказать?

— Нет.

Они долго шли молча.

— Но очерк я все равно написал.

Мамонтов знает Хлебникова еще с финской кампании. Когда-то их знакомство готово было перерасти в дружбу, но потом они стали реже и реже встречаться, маршала одолели свои заботы, а Мамонтова свои. Но Мамонтов давно считал себя обязанным написать о нем. Он опечален. Идет и насвистывает тихонько мелодию фронтовой песни: «Давай закурим, товарищ, по одной…»

Порою даже маршал должен отвечать только одно: слушаюсь.

Отпуск Хлебникову был запланирован на конец года, а предложили пойти теперь, почти в самый разгар лета. Прежде он мечтал поехать на юг, а в жару какой там отдых, пришлось остаться под Москвой. Переоделся в гражданский костюм и попросил адъютанта отвезти его в санаторий.

Тенистые аллеи, две небольшие, но очень тихие комнаты. Спи сколько хочешь, читай или броди по окрестностям.

Сначала ему понравилось, но вскоре заскучал. Хотя бы кто-нибудь проведал! Прошла неделя, а он ни с кем даже по телефону не разговаривал. Позвонил адъютанту — нет дома, тоже в отпуске, уехал в Сочи.

Вечером приехал генерал-полковник Прохоров. Вошел, поздоровался и тут же взглянул на кресло:

— Разрешите присесть?

— Пожалуйста, чувствуйте себя как дома.

Прохоров тяжело опустился в кресло, оперся на подлокотники.

— Как вам здесь живется-отдыхается?

— Как положено в таких случаях.

— Извините, раньше не мог навестить. Несколько дней торчал на полигонах и танкодромах.

Прохоров сейчас замещает своего начальника, маршала бронетанковых войск. «Суровая участь ему выпала», — подумал Хлебников.

Генерал привез газету с сообщением ТАСС об испытании нового ракетного оружия, которое было успешно применено против танков. Он ждал, что скажет Хлебников.

— Я уже видел это, — сказал маршал. — Хорошо, что у нас появилось такое оружие. Оно должно стать щитом для наших танковых войск. И ни в коей мере не устраняет их.

— Но…

— Знаю, Тимофей Федорович. Разрушать — мудрости особой не требуется. Но когда люди берут на себя ответственность, они обязательно должны думать о последствиях.

— Может быть, пройдемся по парку, — предложил Хлебников.

— С удовольствием, — сказал Прохоров.

От подъезда сразу начиналась тенистая сосновая аллея, по сторонам рос густой березняк, сквозь него просвечивала поляна. Они поднялись на взгорье, откуда открывался чудесный вид на Москву-реку. Они текла в голубой дымке по широкой долине, обходя холмы, похожие на вросшие в землю шлемы древних богатырей.

— Красота-то какая! — сказал Прохоров. — И тишина.

Но тишины-то меньше всего хотелось сейчас Хлебникову. В этом санатории он вторую неделю жил будто с завязанными глазами. Все, что вокруг происходило, его не касалось. Не должно было касаться. И он с горечью усмехнулся и подумал: «Приказано отдыхать».

— Сегодня по радио передавали, что какой-то генерал в запасе изъявил желание быть чабаном, — не отводя глаз от Москвы-реки, сказал Прохоров.

— Наверное, он там будет на своем месте!

Они стояли и молчали.

А. маршал был занят другими мыслями:

«Мы часто виним за трагедию 22 июня одного человека. Но по долгу и многим другим требовалось но делать ошибок… И если повторим их снова… Пока что страна нуждается в надежном щите». Лицо Хлебникова было почти мрачным, хотя в глазах отражался какой-то мягкий и живой свет заката, и они были широко открыты — восторженные глаза.

— Что еще нового? — спросил он.

— Пожалуй, ничего. Поживем — увидим.

— Ждать — просто мало. Или боитесь попасть в немилость?

— Я уже не в том возрасте, когда боятся за свою карьеру, Кирилл Петрович.

О капитане Сорокине говорили с улыбочкой, но уважительно. Впервые Шорников увидел его на офицерских занятиях. Крайним в полутемном углу сидел капитан с острым, длинноватым, как у Буратино, носом, карие глаза уставились в потолок. Он про себя улыбается: наверное, мечтает о чем-то приятном.

— Гриша, спустись на грешную землю! — сказал генерал Корольков.

Капитан смутился, покраснел, как девочка. Лицо у него моложавое, но на лбу четко выделились три глубокие морщины, а мелкие морщинки под глазами как искорки — вспыхнут и погаснут. Может быть, они и говорили о настоящем характере Сорокина.

По штабу ходили устные рассказы капитана Сорокина — «были». И они не всегда исходили из уст самого капитана — придумывали все, кому только не лень. Про то, как он однажды, сидя за кустом, уложил сразу двух зайцев, как по ошибке вместо своей зашел в другую квартиру и удивился, что в ней оказался новый телевизор, как поздней осенью он ездил за грибами — с топором! — срубал, как пеньки, и в корзину. А в другой раз возвращался поздно вечером, тащил целую корзину… пустых бутылок. Сорокин же был непьющим!

Но постепенно слава Сорокина стала меркнуть: другие остряки работали под него не менее успешно.

Кабинет Сорокина был напротив, тоже угловой, и капитан по-соседски заглядывал к Шорникову и Прахову.

Однажды, когда Леонид Маркович отсутствовал, а Сорокин сидел за праховским столом, зазвонил телефон, Сорокин снял трубку.

— Кто это? — раздался в трубке хриплый голос.

Сорокин любезно ответил:

— А вы посмотрите на свою трубку, там все написано.

— Ничего здесь не написано.

— Жаль. Я думал, что на телефонных трубках тоже пишут: «Будьте взаимно вежливы».

— Кто у телефона?

— Вы, товарищ, забыли, что сначала надо представиться, а потом уже спрашивать, кто с вами говорит.

— Извините, видимо, я ошибся номером.

— Видимо, — ответил Сорокин.

Шорников сказал:

— Гриша, а что, если это звонил кто-нибудь из высокого начальства?

— Ну и пусть! Не буду же я во время телефонного разговора стоять по команде «Смирно».