Владимир Осинин - Полк прорыва

— Я ищу Чеботаревых…

— Нет, я не Чеботарева. А если вам нужен Степан, то вы только что прошли мимо него. Вон он, с машиной в гараже возится.

Из-под капота «Москвича» видна была только фуражка с черным околышем.

— Здравия желаю, товарищ подполковник.

— Здравствуйте.

— Хорошо ходит?

— Не обижаюсь. — Подполковник выпрямился, смотрит на него и улыбается. Весь как есть чеботаревской породы: рыжеватый и с веснушками, худой и широкоплечий, длинноногий. Мнет в руках ветошь. Хотел подать руку, но сообразил, что она в мазуте. — Вот бы не подумал! — И стал закрывать ворота. — Пошли в дом.

Он завел его в квартиру на втором этаже, поставил на плиту чайник, начал выгружать из холодильника свертки и банки.

— Сейчас мы что-нибудь сообразим.

В квартире слишком свободно и солнечно. Дверь на балкон распахнута, ветер шевелит занавеску. На улице дворники жгут костры, пахнет кислым дымом.

— Как живете? — спросил Шорников.

— Не обижаемся, — ответил Чеботарев. У него холодноватые с лукавинкой глаза, нос стал еще крупнее, появились залысины у висков — видимо, от фуражки. И скулы чеботаревские — не ошибешься.

О службе своей он ничего не рассказывал, может, потому, что считал: о части все каждому известно. Сколько раз передавали о ней по радио и телевидению! Не интересовался, где служит Шорников. Только после того, когда сели за стол, Чеботарев, поднимая рюмку, сказал:

— Ну что ж, земляк, за встречу! Погостить в Москву приехал?

— Нет, я теперь здесь служу.

— Где это — здесь?

— Я не совсем точно выразился. В самой Москве.

— У кого?

— У генерала Королькова.

— Не плохо. А где семья?

— Семья? Не повезло мне с семьей. Жену схоронил еще за границей, а дочь пока у тестя.

— А я уж думал, что ты совсем не женился. Сильные тогда у тебя были юношеские увлечения… Но не будем об этом. Кто бы мог подумать, что наша жизнь так сложится? Раньше из Залужья только в фельдфебели кто-то вышел, и то о нем все говорили, а мы ведь с тобой старшие офицеры!

Чеботарев пригласил Шорникова на балкон покурить, стал рассказывать о своей службе. Командует он батальоном, много лет ждет выдвижения, но полк получить трудно. И на батальоне дальше сидеть невозможно.

— Ты ведь когда-то уже служил здесь поблизости? — сказал Чеботарев. — Это с тобой произошло?.. На параде?.. Ну, приказ был… Я прочитал и впервые узнал, что ты жив.

«Ему известен даже тот случай?» На параде во время выхода с площади один из танков батальона почему-то остановился. И не завелся… На второй день Шорников уже оказался в резерве. А потом новое назначение — заместителем комбата. Уехал за границу.

— Считай, что ты в сорочке родился! — сказал Чеботарев. — Снова вернуться. И куда!

Зазвонил телефон. Чеботарев зашел в комнату, взял трубку.

— Слушаю. Ясно, понял, сейчас буду. — Он стал торопливо одеваться. — Посиди немного, почитай газету, я скоро вернусь.

Прошел час, второй, уже скоро начнет темнеть, а Чеботарев все не возвращался. Сидя в кресле, Шорников вздремнул с газетой в руках. Не слышал, как открылась дверь и вошла Людмила, сняла плащ, шляпку, причесалась у зеркала. Он услышал только ее вскрик. Открыл глаза и встретился с ее глазами. Прежде он никогда не видел их такими: в них отразились какой-то испуг и растерянность. Но она тут же овладела собой. Улыбнулась!

— О, у нас гости!

Он в растерянности встал:

— Извините, я тут в тишине уснул.

— Могли бы и на диване. С приездом. Как это вы надумали? А где же Степан?

— Его куда-то вызвали на минуточку, и он не вернулся.

— Его всегда на минуточку вызывают!

Казалось, она обрадовалась, что именно так, без свидетелей, произошла их встреча.

— Извините, Коля, я сейчас…

Бледная, уставшая, даже глаза приобрели другой цвет — были светлые, а теперь потемнели. Отошла к зеркалу, взглянула на себя, причесалась снова и уже торопливыми шагами приблизилась, подала руку:

— Боже мой! Почти седой! Где же это вас так потрепало? — И, видимо сообразив, что жестоко больному говорить, что он болен, продолжала: — Но седина вам идет. Я все равно бы вас узнала сразу, будь здесь хоть тысяча майоров. Просто никогда не думала…

— Я тоже не думал, что когда-нибудь встречу вас.

— Что же мы стоим? Вы, наверное, голодны?

— Не беспокойтесь, мы уже со Степаном перекусили.

— И все же мы сейчас будем пить чай вместе.

Они сидели за столом, чувствуя себя так, будто все в этих стенах за ними наблюдает. Наверное, ей следовало обратиться к нему на «ты», но она не решалась. А он тем более. Людмила посочувствовала ему, когда узнала, что у него умерла жена, а дочка живет без отца, у деда.

Он вдруг заметил, что в доме Чеботаревых нет ни детских кроваток, ни игрушек. Наверное, у них нет детей. И он не стал вынимать из портфеля купленные для них игрушки и конфеты.

Наконец позвонил Степан, сказал Людмиле, чтобы она оставила гостя ночевать, а он еще немного задержится.

— Значит, теперь его надо ждать только к утру… Достается ему… Иные с годами остывают, а у него, наоборот, только страсти разгораются. Служба в первую очередь, а потом уже все остальное.

— А разве это порок?

— Я и не говорю, что порок. Его здесь ценят… А вы где служите?

— В Москве.

— Верно? Повезло же вам.

— Не знаю. Я никогда не видел счастье только в службе.

— И в остальном все устроится, вот увидите! Теперь мы хотя бы изредка сможем встречаться. Ведь когда-то вы со Степаном были друзьями.

— Да, были.

Но ему казалось, что это не совсем так. Сам Шорников давно не чувствовал никакой привязанности к Чеботареву. И к Людмиле тоже. Хотя то, что бывает в юности, первые чувства, бесследно не уходит. Особенно если их не заглушили другие, более сильные.

— Вы работаете где-нибудь? — спросил он у Людмилы.

— Да, рентгенологом, на полставки. Не из-за денег, а чтобы не сойти с ума дома. Степан ведь все время в гарнизоне.

— Жалуетесь?

— А кому же мне еще пожаловаться? Может быть, роднее вас у меня никогда человека не было.

Он взглянул на нее — она опустила голову и отвела глаза.

Когда-то и она ему казалась самой родной.

Кого теперь винить в том, что они не вместе? Степана? Так он тоже добивался своего счастья. Себя? Или ее? Война, столько лет разлуки научили их по-иному смотреть на многое. От судьбы своей никуда не уйдешь.

— Наверное, мне пора! — сказал он.

— Степан же просил вас остаться. Вернется, поговорите.

— К сожалению, мне нельзя оставаться. Завтра должен быть рано на службе.

Она проводила его за гарнизон, до бетонки.

— Спасибо, возвращайтесь. Дальше я сам.

— Еще немного, — ответила она и усмехнулась. И он догадался почему. Когда, бывало, они прощались у подъезда студенческого общежития, он просил ее: «Еще немного». И она оставалась. И часто задерживалась до рассвета.