Александр Терентьев - Золотой мотылек

– Ах, так вы еще и «папа». Семья – во как!.. Значит, поскольку я вас, мадам, на край света не зову, вы предлагаете мне с вами… и с папой, разумеется!.. прихватить чужие бриллианты и «сбечь» в Харбин… Здорово! Только вот есть крохотное «но» – ничего не получится!

– Ну почему?! Да и бриллианты никто воровать не собирается – папа за небольшие комиссионные переправит их в Финляндию законному владельцу…

– А ценности-то тю-тю – они уже в местном ОГПУ и «владеть» ими будет трудовой народ, а без цацек зачем я вам? Увы, господа…

– Никита… Да и черт с ними, с цацками! Идемте с нами… со мной. Ну что вас здесь держит?

– Да нет, ребята… – Орехов неспешно закурил, глянул на мрачно молчавшего Штейна, потом долго смотрел в глаза Надежде и наконец промолвил: – Я-то вас понимаю… Поймите и вы меня: если вы уйдете за кордон – вы всего лишь поменяете страну; если с вами я уйду – я стану предателем… Понимаете? А Орехов предателем никогда не был и не будет!

– Надюша, молодой человек по-своему прав, – Марк Наумович еще больше сгорбился-съежился и мрачно пробубнил: – Ты забыла про товарища Гоголя… Наш Никита скорее Остап, а не глупо-романтичный Андрий и даже ради прекрасных глаз милой полячки предателем не станет, не говоря уже о каких-то «буржуйских» червонцах… Кстати, Никита, вы же не курите! Или… ну да… Вы… поведете нас в ГПУ?

Пауза бала такой долгой, что позавидовать ей мог бы и сам Станиславский… Наконец Орехов отбросил недовольно рассыпавшийся искрами окурок, как-то зябко поежился, затем плечи расправил и решительно выдохнул:

– Уходите… Несколько дней переждите в городе, а потом пробирайтесь в свой Харбин. Вряд ли вас будут усиленно искать – ценности у нас, а вы… кому вы нужны… кроме меня. Все, уходите!

В глазах Штейна светилась столетняя печаль его мудрых предков, смешанная с легким ожиданием какого-то изощренного подвоха, а Надежда просто подошла к Никите вплотную, долго смотрела в его глаза.

– Прощайте, Никита… Вот, возьмите… на память… Прощайте! – несмело, словно опасаясь чего-то, обняла и крепко поцеловала…

Много позднее Орехов прочтет про поцелуй, «который помнится не только до могилы, но и за ней», и будет горько и страшно удивлен, что какой-то там эмигрант Бунин писал рассказ про какую-то Иду, а получилось-то про них. Про ее поцелуй…

…Никита раскрыл сжатый кулак – на ладони «сидел» крохотный золотой мотылек с хрупкими ажурными крылышками…

Обратный путь Орехов вместе с бесценным грузом проделал, по особой договоренности, в купе дипкурьеров. Очень серьезные и неразговорчивые молодые люди «несли службу», четко следуя каждой букве инструкции, Орехов же большую часть времени лежал на верхней полке, тупо рассматривал вогнутый потолок вагона и тягостно размышлял, пытаясь найти ответ на мучительный вопрос: он честно, как и подобает настоящему бойцу революции и доблестному работнику органов ВЧК-ОГПУ, исполнил свой долг, или он просто дурак, упустивший нежного волшебного золотого мотылька, на мгновение присевшего на его плечо? Искал и не мог найти ответа…

– Молодец, товарищ Орехов! – полноватый начальник одного из московских отделов ОГПУ, ухоженный мужчина в чуть мешковатом френче с двумя ромбами на петлицах одобрительно рассматривал содержимое аккуратно вскрытого почтового ящика. – Вы прекрасно справились с заданием. Думаю, ваше руководство надлежащим образом отметит вас – мы походатайствуем… Вот! Каждая из этих буржуйских безделушек – это валюта! А валюта, товарищ Орехов, – это винтовки, аэропланы, трактора и электростанции, так необходимые сейчас нашему молодому государству! Еще раз спасибо вам – и от себя лично и от имени руководства.

– Служу трудовому народу! Да ведь особо и не за что, товарищ начальник отделения… – Никита чуть смущенно помялся и добавил: – Курьера-то я все-таки упустил…

– А, это… Ерунда! Вот, кстати, ознакомьтесь с телефонограммой – сегодня утром прислали товарищи…

Никита осторожно взял со стола листок бумаги и, как-то плохо воспринимая смысл слов, сложенных из кривоватых буквочек, прочел: «…застрелены пограничным нарядом при попытке нелегального перехода советско-китайской границы. Приметы одного из нарушителей соответствуют приметам некоего Штейна, разыскиваемого органами ОГПУ. Личность второго нарушителя – молодой женщины – устанавливается…»

– Товарищ Орехов! Вы меня совсем не слушаете… Устали? Еще раз благодарю вас за службу и можете быть свободны. Наши ребята устроят вас в гостиницу, а завтра можете отбывать в Ленинград… Идите!

Начальник отдела проводил взглядом посетителя, подождал, пока плотно прикроется дверь, и вновь принялся изучать содержимое ящика. Несколько сафьяновых футляров, мешочки с монетами, камнями – часть ценностей была тщательно упакована, часть – просто россыпью.

Мужчина долго любовался радужной игрой голубовато-искристых алмазов, густо-красных рубинов, нежной зеленью изумрудов и холодной синевой сапфиров, потом деловито и решительно отобрал несколько «милых безделушек», аккуратнейшим образом упаковал их во фланелевую тряпицу и сунул сверточек в темную глубину сейфа. Затем нажал кнопку звонка и объявил появившейся на пороге кабинета женщине-секретарю:

– Елизавета Андреевна, вот опись… там есть маленькие неточности. Пожалуйста, перепечатайте наново, ну и все остальное – печати, подписи… Ну, вы понимаете… И еще: подготовьте приказ о поощрении этого Дубова.

– Орехова, – бесстрастно поправила дама.

– Что? А, ну да – Орехова. Ордена ему, конечно, многовато будет, а вот зол… нет, серебряные часы, думаю, в самый раз! С дарственной надписью герою и все остальное, как там обычно полагается. Что-то я еще хотел… Да, голубушка, и сделайте-ка мне чайку – покрепче и непременно с лимончиком!

«Господи, какой же идиот этот Орехов! Рядом была граница… М-да, типус… Ну что ж, на таких земля держится, с такими мы точно социализм построим. Вот только… Мир-то переделать, пожалуй, на какое-то время можно, а вот человека – никогда! Был он свиньей – свиньей и останется! – мужчина бросил потеплевший взгляд на сейф. – Товарищи хотят, чтобы радуга стала красной – „цвета мировой революции“, про которую все талдычил этот придурок Троцкий. И где теперь „товагищ Тгоцкий“?! Нет, ребята, радуга во веки веков останется цветной! Как дорогое ожерелье из алмазов, рубинов и изумрудов. И носить эти ожерелья будут самые-самые, избранные, а не всякие там кухарки, как мечталось дорогому товарищу Ульянову…»

– Мама, дядя плачет? Ему больно, да? Его на войне ранили?

– Ничего, миленький, у дяди, наверное, раны болят, но он ведь настоящий красный командир, он справится… Товарищ, вам плохо? – миловидная женщина сочувствующе и чуть тревожно вглядывалась в лицо Орехова. Крепкощекий малыш цепко держался за мамину руку и не сводил любопытных ясных глазенок с такого большого и сильного дяди, который, похоже, плакал – ну совсем, как и он сам, когда расшибал коленку.

Читать дальше