Иван Бережной - Записки разведчика

– Ползет, как черепаха, боится, чтобы не сковырнули с насыпи, — со злорадством подметил Юра.

– Партизаны подрезали фашистам крылышки, — отозвался довольный Гольцов. — Помните, как они в прошлом году гоняли? Через каждые полчаса эшелоны шли полным ходом. Теперь не то!

Действительно, теперь не то. Наблюдаем за дорогой уже больше часа, а проходит только первый эшелон. Да и то не эшелон, а недовесок какой-то. Не чувствуют фашисты себя хозяевами на оккупированной территории.

– Партизанам тоже сейчас нелегко. Попробуй пустить под откос такой эшелон. Подорвется передняя платформа, а паровоз останется цел. Получится комариный укус, — рассуждал Юра.

– Ты же только что говорил, что комары хуже немцев? — не преминул поддеть Гольцов.

– Не придирайся к слову. Ты вот скажи, как подрывникам выполнить задачу?

– Выполняют, да еще как! Слыхал, у подрывников есть такой метод, называется подхлестывание? Не слыхал, так вот послушай. Партизаны закладывают мину, затем примерно на километр отходят в ту сторону, откуда ожидается эшелон, и располагаются в засаде. Только паровоз поравняется с засадой, подрывники шпарят из автоматов по вагонам. Машинист старается уйти из-под обстрела, набирает скорость и на полном ходу налетает на мину. Говорят, хороший эффект дает такой метод.

– Сильны на выдумки эти подрывники, — с одобрением сказал Корольков…

Перед вечером из разведки возвратились ребята. Нас постигло первое разочарование. Лесная местность иссечена многочисленными притоками рек Случи и Льва. Тропы болотистые, топкие. Единственная лесная дорога из Озер через Карасин почти не пригодна для движения обоза. Надо было найти дорогу, которая позволила бы колонне двигаться без остановки через железную дорогу.

Вскоре нам пришлось испытать и второе разочарование.

На всем перегоне от Клесова до реки Случи имелось лишь два переезда. Один из них охранялся. У насыпи были сооружены два дзота, в которых находились пулеметы. Они держали под обстрелом подступы к переезду. Второй недействующий переезд заминирован. Он был очень не выгодным. Перед самым переездом проходила водосточная канава. Мост через нее разрушен. К тому же он находился вблизи станции Клесово, и противник мог оттуда обстреливать колонну. Обстановка складывалась не благоприятно для нас.

Результаты разведки по радио доложили в штаб. В ответ получили распоряжение немедленно возвращаться в лагерь.

– Разрешите мину с переезда переставить под рельс, — обратился ко мне Костя Стрелюк, когда мы уже собирались уходить.

– Опасно, можешь взорваться при разминировании. Черт ее знает, когда она поставлена, — не соглашался я.

– Сделаем, товарищ капитан! — поддержал Костю Юра.

После некоторого колебания я все же разрешил. Костя, Юра и Саша Гольцов пошли к дороге, а мы остались в лесу ждать их. Сиолько волнений пришлось на нашу долю, пока мы ждали. Все время прислушивались, опасаясь взрыва. Но все прошло, как и обещал Юра, благополучно. Признаться, я не интересовался на этот раз результатами диверсии, был рад и тому, что ребята вернулись целыми. Надежды на удачу почти не было.

Пошли обратно. Когда были километрах в пяти от железной дороги, со стороны Клесова послышался взрыв. Ребята торжествовали, все время твердили, что взорвалась их мина. Я же не был уверен, что это дело рук наших разведчиков, и решил об этом не докладывать. Кроме того, и не хотелось получать выговор от командира за то, что рисковал жизнью разведчиков.

Возвратившись в часть, мы узнали, что Осипчуку удалось отыскать переезд возле Сновидовичей. Он вполне устраивал нас, так как находился намного ближе, подступы к нему хорошие, а после пересечения железной дороги соединение попадало в леса, где действовали ровенские партизаны и отряд Медведева. Выступления ждали изо дня в день. Нас предупредили, что сегодня на партизанский аэродром отправляется последняя почта. Все спешили написать весточку родным и близким на Большую землю, порадовать их, что живы и здоровы. Мне некуда писать. Где жена с дочерью и родные – я не знал.

Недалеко от шалаша, под кряжистым дубом, на молодой траве лежал Костя Стрелюк и писал письмо матери. Я подошел к нему и сочувственно спросил:

– Пишешь?

– Пишу, — ответил он задумчиво. — Уже много раз писал, но ответа нет.

Установилось тягостное молчание. Костя оставил мать в Воронеже. До вылета в тыл врага имел с ней постоянную связь. После того как под Воронежем побывал враг, связь прервалась. И сейчас надежды на то, что мать получит письмо, почти не было. Но он писал. Писал для того, чтобы душу отвести. Теплилась; надежда, что могут получить соседи и передадут матери. Костя понимал, что для матери его письмо нужно, как жизнь!

– Если бы знал, что оно попадет в руки мамы, то какое бы теплое письмо написал, — сказал Костя после некоторого молчания. — А так – просто записка. Письмом назвать нельзя. Вот, прочитайте.

Стрелюк протянул мне листок бумаги, исписанный всего до половины. Я прочитал:

«Здравствуй, дорогая мама!

Крепко, крепко тебя целую. Я уже делал много попыток связаться с тобой, но ничего не получается. Пишу на русский «авось». Я был бы во много раз спокойнее, если бы знал, что с тобой. Мама, я жив и здоров. Не был ни разу ранен. У меня есть уверенность, что пока ты помнишь обо мне – со мной ничего плохого не случится. Когда мне трудно, я думаю о тебе. И мне становится лучше, легче и радостней. Мне надо знать, что ты жива и здорова. Помни, мама, если даже со мной и случится несчастье, ты никогда не будешь одинокой – тебя никогда не забудут советские люди. До свидания. Жду письма.

Твой единственный сын Костя».

В конце письма Стрелюк сообщал номер своей полевой почты.

Прочитав письмо, я возвратил его Косте и не знал, что ему сказать. Успокаивать? Он в этом не нуждался, сам понимал, что война. Но сыновье сердце жаждало материнского ласкового слова.

– Сдавайте письма для отправки! — послышалась команда.

Костя вырвал чистый листок из ученической тетради, положил на него письмо, сложил треугольником и заклеил печеной картошкой, которую приготовил заранее. Затем старательно написал адрес и понес в штаб для отправки. Посылая это письмо, Костя не знал, что именно оно попадет в руки матери. Не знал Костя и того, что ответа на свое письмо он не получит…

Последние дни нашего пребывания на Уборти прошли особенно бурно. Проводились партийные и комсомольские собрания. Яков Григорьевич Панин, который теперь являлся секретарем партийной комиссии, и помощник комиссара по комсомолу Миша Андросов все время находились в подразделениях. На собраниях и в личных беседах с партизанами рассказывали о важности выполнения задачи и трудностях предстоящего рейда. Мы догадывались, куда нас поведут Ковпак и Руднев. Но никто не знал, какими путями.