Иван Бережной - Записки разведчика

– Здравствуйте, друзья-приятели, — сказал задержанный, снял кепку с надорванным козырьком и слегка поклонился. Длинный чуб, цвета переспелой соломы, упал на глаза. Он коротким рывком откинул голову назад, и копна волос легла на прежнее место.

– Чего тут шляешься и куда держишь путь? - спросил один из партизан, подозрительно рассматривая незнакомца.

– Наше дело малярное. Ходим, деньгу заколачиваем. Там побелим, там подкрасим, гляди какая-нибудь молодуха самогоном угостит. А что еще мужику надо! — весело ответил задержанный, присматриваясь прищуренными глазами к партизанам.

– Деньгу он зашибает, бедный мужичок, — передразнил с презрением партизан. — Не иначе, как продался немцам, а теперь дурачком прикидывается, ходит, вынюхивает, где партизаны. Пойдем в штаб, там разберутся, что ты за маляр.

– В штаб мне как раз и надо, — растянул в довольной улыбке толстые губы маляр, обнажив крупные зубы с двумя металлическими коронками. — Можете величать меня Иваном Георгиевичем Архиповым, — представился он картинно.

Так появился среди ковпаковцев еще один партизан, которого на заставе приняли за немецкого шпиона.

– Зачем тебе потребовался этот маскарад? — спросил Ковпак, выслушав новичка. — Или ты на самом деле кумекаешь в малярном?

– Что вы! Я до войны учителем работал, — ответил Архипов. — А это мне посоветовал один дедушка. Бери, говорит, мои причандалы, иначе тебе не сносить головы. Взял. Представьте себе, проходил через села, где полно немцев, и ни один из них даже не остановил меня.

– Ну ты, брат, великий комбинатор! — засмеялся Ковпак.

Сообразительность новичка особенно понравилась Феде Горкунову, и он забрал его в разведку. Не раз Архипов выполнял рискованные задания с товарищами и в одиночку. Переодевался то сапожником, то жестянщиком. Ходил по селам, где располагались вражеские гарнизоны и выкрикивал:

– Кастрюли, ведра чиним!

– А если кто попросит починить или сделать новое ведро, что ты будешь делать? — спрашивали его партизаны.

Он хитро улыбался и отвечал:

– Из материалов заказчика делаем и чиним, а так как жести нигде нет, то приходится обещать зайти еще…

Беседуя с местными жителями, среди которых он завел много знакомых, и лично наблюдая за противником, Архипов добывал ценные данные. Возвратившись с задания, он обычно коротко докладывал: «Все убито!» Это значит – задание выполнено.

– Ну и Хапка! — с восхищением сказал кто-то из партизан. Эта кличка и пристала к разведчику навсегда.

Однажды Хапка чуть не поплатился жизнью за свою бесшабашность. Возвращаясь с разведки с группой товарищей, Архипов попросил разрешения Мити Черемушкина заглянуть к знакомому старику.

– Надо его расспросить, что делается в Путивле, — сказал он,

– Иди, только не задерживайся. Ждем тебя возле леса, — разрешил Черемушкин.

Разговаривая со знакомым крестьянином, разведчик увидел, что в село въехало много немецких машин с солдатами. Уходить поздно, заметят. Тогда он попросил у старика мешок, положил в него карабин, перекинул через плечо и, опираясь на посох, прошел под носом у гитлеровцев.

За лихачество и разного рода трюки Хапке часто доставалось от Ковпака и комиссара. И лишь Горкунов, отличавшийся храбростью, был доволен разведчиком.

– Это в моем вкусе, — говорил он.

– Пропадет хороший хлопец ни за понюх табаку, — сказал Сидор Артемович.

– Дисциплинка у него отсутствует, — поддакнул Панин.

– Мне кажется, ответственности он не чувствует – высказал свое мнение комиссар. — Член партии, образованный человек… Надо ему поручить серьезное дело.

– А что, если назначить его парторгом разведроты, — предложил Панин.

– Рискованно.

– Поможем, — настаивал Яков Григорьевич.

– Будь по-твоему, — согласился Руднев. — Под твою ответственность.

С назначением парторгом роты Архипова как будто подменили. Он почувствовал ответственность за свои действия не только как разведчика, но и как партийного руководителя. Постепенно избавился от излишнего ухарства, к выполнению заданий относился более серьезно…

Веселый, общительный острослов Архипов вместе с тем был заядлым шахматистом. За шахматной доской он преображался. Становился неразговорчивым, сосредоточенным, весь уходил в игру. Страсть его к шахматам нашла поддержку со стороны многих разведчиков. Но постоянными его партнерами были спокойный Радик Руднев и нетерпеливый Володя Савкин. Они могли часами играть, не замечая ничего вокруг.

Однажды мне открылось еще одно качество Хапки. Не то в Лесном, не то в Боровом мы с Архиповым зашли в одну избу. Хозяева, старик и старуха, встретили нас, как дорогих гостей. На стене над кроватью висела старенькая балалайка. При виде ее глаза разведчика загорелись.

– Бабуся, можно? — спросил он, указывая на инструмент.

– А чего ж, бери, сынок, — проговорила старушка.

Иван Георгиевич осторожно снял балалайку с колышка, смахнул рукавом пыль, покрывшую инструмент, и провел пальцами по струнам. Они издали дребезжащий звук. Архипов подстроил и заиграл. По комнате поплыли задушевно-печальные звуки «Лучинушки». Немудреная, старая балалайка ожила в мастерских руках игрока.

Старики, пригорюнившись, внимательно слушали.

Когда Ванька закончил играть, в избе повисла тишина, нарушаемая лишь всхлипыванием прослезившихся старика и старухи.

Архипов долго молчал, а потом, словно выдохнул, прошептал:

– Где вы, мои дорогие?

Таким я его видел впервые. Всегда веселый, жизнерадостный, сейчас он сидел задумчивый, подавленный. «Так вот ты какой!»-подумал я, не решаясь первым заговорить.

– Эх, бывало заиграю «Узника», — сказал задумчиво Ванька, — а папа подтянет… Да что вспоминать! Ничего не знаю ни о стариках, ни о жене, ни о дочурке. Погибну, дочь и не будет знать меня. Ведь ей было чуть побольше года, когда началась война…

«А моей и года не было», — подумал я.

Ванька тряхнул своей шевелюрой, с силой ударил по струнам, и избу заполнили звуки веселой, жизнерадостной «барыни». Впору хоть в пляс пуститься. Даже лица стариков просветлели.

– Возьми себе, — расчувствовалась старуха, когда Архипов кончил играть. — Нам она ни к чему. Сынок баловался. Как ушел на фронт, так никто и не дотронулся до нее.

– Спасибо, мать, не могу. Пусть она ждет своего хозяина.

– Не дождется… Фашисты убили сыночка, — сказала старуха и снова заплакала.

– Тем более не возьму. Она для вас как память о сыне, — ответил разведчик и бережно повесил балалайку на место.

С тяжелым чувством покидали мы осиротевших стариков. Куда ни зайди – везде горе, принесенное войной.

– Отвел душу, — вдруг заговорил Ванька. — Струнный оркестр, которым я руководил в школе, был одним из лучших. Музыка – страсть моя.