Иван Бережной - Записки разведчика

Через несколько дней оттепель с моросящими дождями, съевшими весь снег, сменилась сухими морозами. Воспользовавшись этим, в ночь на 30 декабря 1942 года отряды оставили Иванову Слободу и Тонеж и взяли направление на Рубрынь в обход Турова с юго-запада.

В начале января 1943 года поиски площадки для приема самолетов увенчались успехом. Впервые в нашей партизанской практике было решено подготовить посадочную площадку на льду. Наиболее подходящим в этом отношении оказалось озеро Червоное, которое белорусы почему-то называли Князь-озером.

Князь-озеро лежит среди лесов и болот на самом севере Полесской области, километрах в двадцати от железнодорожной станции и районного центра Житковичи. Озеро вытянулось с юго-востока на северо-запад километров на одиннадцать, а ширина его доходила до пяти километров. Местные старожилы утверждали, что в окружности оно имеет около тридцати километров. Озеро не очень глубокое, и январские морозы прочно сковали его воды. Вот здесь и решено было оборудовать партизанский аэродром. За это дело взялись Вершигора и бывший летчик лейтенант Бугримович.

Отряды заняли прилегающие к озеру селения Пуховичи, Боровое, Рыбхоз и колхоз «Комсомолец». Штаб с первым батальоном расположился в Ляховичах в километре от озера.

Вершигора разметил площадку, которую надо было очистить от снега. Работа закипела. Снег сгребали в кучи, грузили на сани и отвозили в сторону. Трудились все с огоньком, перебрасывались шутками. Каждый надеялся, что вместе с боеприпасами самолет привезет и весточку от родных. Мне такое счастье не улыбалось. Моего адреса никто из родных и друзей не знал.

Через пару дней на Большую землю полетела радиограмма с указанием места и описанием посадочной площадки. Опасаясь, что авиационное начальство не решится посадить самолет на лед, в радиограмме координаты площадки давались несколько в стороне от озера. Так и указывалось, что рядом с озером Червоным подготовлена площадка… Вскоре была получена ответная радиограмма: «Ждите самолет». Здесь же сообщались условные сигналы.

Началось дежурство на ледовом аэродроме. Было все продумано и учтено. Под сигнальные костры приспособили санки. Предусматривалось, что при появлении самолета санки занимают заранее указанные им места, и на них разжигаются костры. Для разгрузки боеприпасов и погрузки раненых подготовлены специальные команды. Всех раненых обеспечили необходимыми документами. А тех, которые должны быть отправлены в первую очередь, с наступлением вечера тепло одевали. Возле домов дежурили лошади, запряженные в санки, чтобы в любую минуту можно было раненых доставить к самолету.

Первые вечера на озеро выходили чуть ли не все партизаны первого батальона, свободные от нарядов. Но прошла одна, вторая, третья ночь, а самолеты не появлялись. К нашему несчастью испортилась погода. Температура понизилась до тридцати-тридцати пяти градусов ниже нуля. Поднялись снежные бураны, которые бушевали целыми сутками и наносили большие сугробы. Ежедневно на озере работали сотни партизан, расчищали площадку. Интерес к аэродрому постепенно пропадал. В адрес летчиков было высказано много нелестных слов. Все меньше желающих посмотреть самолет приходило на лед. Наконец все вошло в нормальную колею: на озере оставались лишь те, кто был выделен для обслуживания аэродрома.

Ночи напролет — в буран, пургу и при звездном небе — у костра сидели партизаны, ждали самолеты, вспоминали проведенные бои, погибших товарищей, прожитую жизнь, рассказывали были и небылицы.

– Расскажи, Володя, как вас тухлыми яйцами угостили, — просит Зеболова Митя Черемушкин.

– Да, было дело, — не заставил себя упрашивать Володя. Он придвинулся ближе к костру, выхватил своими култышками уголек, прикурил от него, затянулся раз-другой и начал рассказывать: — А случилось это прошлым летом на Сумщине. Петр Петрович послал меня в Ворожбу. Надо было связаться с одним нашим разведчиком, который работал у немцев, и получить от него сведения о железнодорожных перевозках на участке Конотоп—Ворожба.

Ночами шли, а на день забивались в какую-нибудь трущобу и отсиживались. Только мне мало приходилось отсиживаться. Сами знаете – разведчик! Ходил по селам, даже в Глухов забрался. Интересовался гарнизонами противника. Но и, конечно, на счет харча для товарищей промышлял. Короче говоря, до «железки» дошли благополучно.

Я побывал в Ворожбе, встретился с нужным человеком, получил от него, что требовалось, и передал ему новое задание Вершигоры. Бывалин с хлопцами тем временем заминировали железную дорогу в нескольких местах. Возвратились на сборный пункт, и в этот момент послышался сильный взрыв. Сработала партизанская мина…

Кинулись в обратный путь.

При подходе к железной дороге мы в села не заходили. Ребята двое суток ничего не ели. Проголодались, как волки в крещенские морозы. Я-то подкрепился в Ворожбе. Коля Бардаков предложил зайти в Бруски и раздобыть продуктов. Но как? Ведь там полицаи. «Пойдем, — говорит Коля, — под видом заготовителей». Бардаков был в немецком обмундировании, я нацепил полицейскую нарукавную повязку.

Вдвоем мы и направились в Бруски. Остальные расположились в засаде за селом возле ветряка.

Идем прямо к старосте. Он оказался дома. Я приказал собрать для раненых немецких офицеров хлеба, масла и яиц. Староста послал сына за полицейскими. Те явились быстро и пошли по дворам выполнять распоряжение. Не успели мы пообедать, а к дому старосты подкатила подвода, груженная буханками хлеба, яйцами и живыми гусями. Масла не было ни грамма. Я дал соответствующий нагоняй старосте, потребовал заготовить масло и пообещал через пару дней снова наведаться.

Время клонилось к вечеру, и мы попросили охрану. Староста, кроме ездового, выделил пять полицейских. Два из них шли впереди подводы, а три за повозкой. Мы замыкали шествие.

Как только дозорные полицейские поравнялись с ветряком, партизаны срезали их очередями из автоматов. Остальные, бросив подводу, попытались бежать, но мы с Колей заставили их поднять руки… Перепуганные стрельбой гуси подняли неистовый крик.

Не теряя времени, мы уселись на подводу и погнали лошадей в сторону леса подальше от села. В Брусках поднялась тревога. Сгустившиеся сумерки избавили нас от преследования.

– Ну, а как же с яйцами? — допытывался Юра Корольков.

– Прежде чем приступить к яйцам, мы решили рассчитаться с гусями, — продолжал Зеболов. — Живых тащить не могли, а зарезать – через пару дней протухнут. Выпустили их в первую попавшуюся речку.

Первым на яйца набросился Бардаков. «Смотрите, — говорит, — как надо пить сырые яйца». Он проколол скорлупу с двух сторон, приложился губами к одному из отверстий, сильно потянул в себя и тут же его начало выворачивать наизнанку. «В чем дело?» — спрашиваем. А он никак не может выговорить слова. Наконец выдавил через силу: «Цы-ыпленок».