Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

Он лёг, но заснул не сразу. Всё плыл и плыл по комнате чуть сладковатый запах, будто лёгкий голубой туман из далёкой детской сказки, нежной и грустной. И уже трудно было различить — мечта это или реальность, сон или явь, всё затягивалось тёмной дремотной пеленою…

Проснулся Лука на рассвете, выспавшийся и бодрый. И сразу вспомнил вчерашний вечер, своё радостное и тоскливое ощущение присутствия Оксаны. Оглядел комнату, словно надеясь увидеть что-то неожиданное и тревожное. Ничего. Была здесь Оксана или он всё это придумал?

Разве узнаешь? Может, не она, а тоска его ходит по комнате, не отпускает на свободу. Как удержаться этим знакомым и нежным запахам, когда всю ночь распахнуто окно, а на четырнадцатом этаже всегда гуляет ветер? И всё-таки веришь — она была. Приходила проститься. Наверно, уезжает куда-нибудь с мужем. Вошла, взглянула в последний раз на своё недавнее прошлое. Нет, Лука, кончай с этим делом, пока не сошёл с ума! Хватит терзаться. Поешь и иди-ка лучше на завод.

В цехе на доске показателей итогов соревнования Венька Назаров прикреплял большой плакат. Лука никак не ожидал, что Назаров согласится оформлять этот стенд. А вот согласился, и даже охотно.

Оказывается, в его душе жил талант художника. К соревнованию Венька всегда относился спокойно: в хвосте не плёлся и вперёд не забегал, ходил в середнячках, громкая слава, мол, не для него. Вот яркие плакаты — другое дело. Особенно если бы были исполнены в цвете и с выдумкой — синие силуэты Киева, ярко-красные звёзды Кремля, серебристые фантастические самолёты будущего. Он долго, как заворожённый, смотрел на них, и лицо его преображалось, становясь задумчивым и каким-то отрешённым. Именно таким Лука и застал его как-то у стенда, поэтому и решил поручить ему оформление доски показателей.

Придирчиво рассматривал Лука первую работу Назарова, плакат вышел и в самом деле хоть куда: яркий, солнечный, глазастый, в левом нижнем уголке мелко, но отчётливо выведено: «Рисовал В. Назаров». Подпись, сделанная чёрной краской, особенно не выделялась, но читалась отчётливо. И тогда Лука понял, что стенд соцсоревнования попал в надёжные руки: Венька не подведёт, раз решился поставить свою фамилию. Правда, поначалу были опасения: а вдруг у Веньки чересчур взыграет творческая фантазия, тогда пиши пропало — ребята засмеют. Но вскоре увидел, что беспокоился напрасно, никто не смеялся над Венькиными плакатами, хотя и выглядели они непохожими на обычные объявления. Именно это и было здорово. Надо будет сохранить все эти плакаты, а к Новому году открыть выставку — наша работа за год! Пусть посмотрят товарищи и подивятся.

В то утро Венька, прикрепляя плакат, был хмурый, как чёрная туча. Критически осмотрев своё произведение, скорбно сжал губы. Прибил последний гвоздик, ударив по нему молотком так, будто гадюку вгонял в землю. Спустился с лестницы, снова посмотрел и помрачнел ещё больше.

На плакате высоко в левом углу летел серебристый самолёт…

Нет. пожалуй, даже не самолёт, а что-то странное, совершенно непохожее на привычные машины. Но это было только на первый взгляд. Лука присмотрелся внимательней и с волнением отметил, что не может оторвать глаз от этого по-своему красивого, совсем неведомого никому, удивительного, как мечта, самолёта. Он летел к солнцу, ослепительно яркому, протягивающему длинные золотые лучи. Внизу, под лучами, были выведены имена передовиков соревнования.

Плакат как плакат, ничего особенного, а пройти мимо, не остановившись, невозможно. И люди останавливались, смотрели. Кто-то недоверчиво усмехался, кто-то шутил, кто-то задумывался, но равнодушных не было.

— Опять не вышло, — проговорил Венька, обращаясь к самому себе, — но выйдет, не будь я Вениамином Назаровым, выйдет!

— Что выйдет? — осторожно спросил Лука.

— Самолёт. Ну, как тебе показался плакатик? Жалкая работа?

— С чего это ты вдруг заболел самокритикой?

— От злости. Ну, согласись, неудачная работа?

— Почему же? — Лука искренне удивился. — Наоборот.

— Ты посмотри внимательней, ну что это такое, а? — Венька ткнул пальцем в верхний левый угол плаката.

— Самолёт, конечно. Есть в нём что-то привлекательное, необычное… Правда, я никогда ничего подобного не видел.

— «Не видел», — передразнил Венька. — Он меня, проклятый, которую ночь мучает. Снится такой, ну прямо дух захватывает. Во сне и то запомнить стараюсь. Ну, кажется, всё, до последней чёрточки знаю, а стану рисовать — не выходит! Уродец какой-то, а не самолёт. Но я его нарисую, не я буду, нарисую. Вы тогда уж не посмеётесь…

— И теперь никто не смеётся.

— Неправда, усмехаются. Я бы и сам посмеялся, если бы такую детскую мазню увидел. Ну, ладно, на той неделе ещё попробую. И откуда ты, Лука, взялся на мою голову со своим поручением…

— Можешь бросить, если не нравится.

— «Можешь бросить», — снова передразнил Венька. — Теперь не брошу, нужно было раньше думать.

И отошёл от плаката, недовольный председателем цехкома, самим собой и целым светом.

Лука посмотрел ему вслед, улыбнулся и пошёл на своё место.

Чудесная, послушная и точная до микрона машина — токарно-винторезный станок 1-К-62. Когда-то ещё до войны родился он на свет божий под призывом «Догнать и перегнать». Сокращённо «ДИП». Чего только он не делал, работяга, на своём веку!

Обтачивал валы первого мотора на Сталинградском тракторном, перископы подводных лодок, десятки миллионов снарядов во время войны и уникально точные детали первого спутника Земли в пятьдесят шестом. Изменился станок за годы пятилеток: много им дал, но и от них взял немало. Стал точным, мощным, расширились его возможности, но в сущности своей остался он тем же испытанным «ДИПом», который выполняет государственные планы и выигрывает войны.

Лихобор подошёл к своему станку, как подходят к старому другу. Святой закон для любого рабочего: кончил смену, убери станок, вычисти, смажь. Ну, здорово, товарищ!

Заготовки уже лежат на металлическом стеллаже, рядом с ними чертежи. Много станков оставят свой след на этом куске прочного и в то же время лёгкого дюраля, прежде чем станет он деталью замка шасси самолёта. Пройдёт дюраль через обточку, почувствует хищные зубы фрезы, заблестит под остриём шлифовальных камней, а может, даже и алмазная пыль доведёт его до абсолютной точности. В каменной глыбе спрятаны сотни фигур, нужно только удалить всё лишнее, и тогда на свет появится, скажем, роденовский «Мыслитель». Деталь самолёта создаётся таким же образом — с заготовки удаляется всё лишнее. Правда, перед рабочим лежат точные, выверенные чертежи, где рассчитано чуть ли не каждое его движение, а скульптор творит, подчиняясь творческой фантазии. Но оба, и скульптор и токарь, едины в своём стремлении точно воплотить замысел.