Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Этого дурака зовут Феропонтом? — медленно проверяя собственную догадку, спросила Майола.

— А ты откуда знаешь? Знакома с ним?

— Двоюродный братец. Его отец и мой отец — братья по матери. Отцы у них разные. Одним словом, мы родственники.

И уже другим, деловым тоном приказала:

— Посиди немного. Я сейчас быстренько помоюсь, переоденусь, позвоню его отцу, Сергею Денисовичу, и мы всё узнаем. Сиди и жди! — И, не дожидаясь ответа, убежала,

«Странно, как тесен мир, — думал Лука. — Феропонт Тимченко — кузен этой славной, по-детски решительной Карманьолы. А мог быть и родным братом. Какая разница? Всё равно он сейчас умирает».

Лукой вновь овладело желание немедленной деятельности. Подумать только — помоется и переоденется! Все они такие, эти девчата! Нужно сломя голову мчаться к телефону, узнать, какие новости, может, что-то радостное, обнадёживающее. А тут сиди и жди. Нет, ничего хорошего не узнает Майола, это уже точно! Здорово трахнуло головой о суппорт этого бестолкового парня. Луке теперь казалось, будто он слышал хруст сломанной кости. Где уж тут выжить!

Майола появилась в коротком синем платьице, перехваченном в талии белым пояском, тяжёлая сумка, перекрещённая ремнями, оттягивала руку.

Взгляд Лихобора остановился на лице девушки, на её золотистых, теперь потемневших глазах. Полные, обычно улыбчивые губы были стиснуты горько и строго.

— Умер? — потерянно спросил Лука.

— Нет, но хорошего мало. Череп цел, это показал рентген, но сотрясение мозга тяжёлое. Ещё неизвестно, нет ли кровоизлияния, и врачи не уверены, не вызовет ли это паралича, если даже Феропонт останется в живых. Все это мне рассказала его мама, как ни странно, она не закатывает истерики, хотя состояние её понять можно.

— Ты думаешь, она говорила неправду?

— Чистую правду. Но каждая мать всегда преувеличивает опасность. Это я сейчас такая спокойная и рассудительная, а когда у меня будет сын, тоже, наверное, закричу дурным голосом…

— У тебя будет сын? — Лука с удивлением посмотрел на Майолу.

— Будет когда-нибудь, а как же! — серьёзно ответила девушка. — Но сейчас речь не об этом. Давай прикинем, что получится, если учтём это материнское чувство. Итак, если череп цел и нет даже трещины, то это значит, что через месяц, максимум через два твой Феропонт будет жив-здоров. Вот поумнеет ли, неизвестно, а живой и здоровый будет.

— Ты как-то странно относишься к своему братцу.

— Просто я его хорошо знаю. Здесь ты можешь быть спокойным. Но есть обстоятельства пострашнее — это отец Феропонта, Сергей Денисович Тимченко. Мой дядюшка. Генерал авиации. В соединении с Ганной Мстиславовной, своей супругой, это жуткая сила. Ты даже не представляешь, какие громы и молнии обрушатся на ваши бедные головы.

— Я готов ответить по заслугам. Виноват, и всё тут.

— Ответить не так-то трудно, а вот успокоиться — куда сложнее, И всё-таки попробуй. На тебя же смотреть страшно. Когда я читала в романах о людях, у которых лица почернели от горя, мне казалось это обычной литературной гиперболой. Теперь вижу, они были правы: на тебе лица нет. Успокойся.

И каким-то очень мягким движением опустила свою ладошку на его напряжённо упёршуюся в лавку руку, но Лука Лихобор не обратил внимания на эту неожиданную ласку.

— Успокойся, — снова повторила Майола, — Тебе нужно поехать домой и хорошенько выспаться…

Лука достал сигарету, закурив, жадно затянулся.

— И не переживай. Это происшествие при всей его серьёзности всё-таки смешное.

— Послушай, — Лука с удивлением посмотрел на Майолу, — у тебя всегда такие железные нервы?

— Нет, я спокойна только тогда, когда нервничают другие. Мама это давно подметила. Если все вокруг спокойны, вот тогда я могу сорваться и бог знает что натворить.

— С таким характером легко живётся на свете. Ну, ладно, может, ты и права. Где твой дом?

— На Пушкинской.

— Давай сумку.

— А ты, оказывается, джентльмен.

— Уж какой есть. Давай, провожу тебя домой и, правда, попробую выспаться. И не пугай меня генералом, глупости всё это. На земле есть только одна действительно стоящая вещь — это жизнь.

— Он выживет, — чуть ли не в десятый раз повторила Майола.

До большого дома на Пушкинской они дошли молча, каждый думая о своём. Лука Лихобор шагал, погружённый в собственные мысли и переживания, помахивал на ходу тяжёлой сумкой, а что рядом была девушка — не всё ли равно. Майола Саможук заняла своё место в кругу его друзей — и прекрасно. Она надёжная и верная, поддержит в трудную минуту, но выделять её среди других товарищей нет причины.

— Вот здесь я живу. — Майола остановилась у подъезда старинного дома. Над дверями лукаво поглядывали друг на друга каменные, с облупленными носами амуры.

— Будь здорова, — сказал Лука,

— Подожди. — Майола достала из сумки блокнот и ручку, написала номер телефона, оторвала листочек, протянула Луке. — Позвони завтра в семь. Я всё узнаю.

Да не переживай ты, как барышня. Будет он живым и здоровым, что ему сделается. Пока! — Она улыбнулась весело, будто не существовало на свете никаких трагедий, и исчезла за высокими и тяжёлыми дверями.

Лука Лихобор забыл о ней в ту же минуту. Какое ему дело до этой милой, хорошенькой девушки? Она спортивная знаменитость, вокруг неё небось, как мошкара перед дождём, вьются ребята. И какие! Не ему чета. Где уж тягаться с ними простому токарю с авиационного завода!.. А вот выспаться и правда нужно. Давай-ка, друг, домой, заставь себя уснуть и не думать о больничной палате. Где-то он читал, что чаще всего умирают на рассвете. Почему бы так? Ну, хватит. Скорей в метро, хорошенько выспаться, завтра будет нелёгкий день.

Он вернулся домой, разделся, минут пять стоял под-острыми струйками душа, потом упал на тахту, будто с разгону ударился головой о подушку и сразу забылся мёртвым сном, похожим на беспамятство. Проснулся вдруг в абсолютной темноте от ощущения тревоги, близкой беды, вспомнил всё, посмотрел на часы, стрелки, отливая фосфорическим светом, стояли на цифре три. За окном чуть брезжил рассвет. Потянулся за сигаретой, чиркнул спичкой, закурил. До семи утра, когда можно будет позвонить Майоле, ещё четыре часа. Целая вечность. Какой невероятно короткой и бесконечно длинной может быть минута! То она, когда ты ждёшь возлюбленную, тянется, как ленивая улитка, то проносится, как ласточка, когда твоей футбольной команде не хватает времени, чтобы забить решающий гол.

О чём ты думаешь? Не остановились ли часы? Нет, идут, тикают себе спокойненько. Медленно-медленно поворачивается голубая планета, освещая широкое окно прозрачно-розовым рассветом. Только в такую минуту можно заметить, что земля и вправду голубая.