Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Следствия не будет. Твой отец уже сказал прокурору…

Губы Феропонта закрывал бинт, но Лука готов был поклясться, что они недовольно скривились. Выходило так, будто несчастный случай полностью исчерпал себя, и все готовы с лёгким сердцем забыть о Феропонте Тимченко и его знаменитой бороде. Он уже не был в центре внимания. А жаль…

— Хорошо, что не будет следствия, — стараясь успокоить себя, сказал парень. — Если хочешь знать, на мой взгляд, это справедливо, а то тебя собственная совесть заела бы.

— Нет, — ответил Лука, — для угрызений совести у меня нет причин. Вот завтра на собрании с меня действительно стружку снимут, по высшему классу — синюю! Это уж точно…

— Жаль, меня там не будет. Интересно бы на тебя посмотреть.

— Тебе хотелось бы быть на собрании? Правда? — Голос Луки прозвучал недоверчиво.

Феропонт помолчал немного.

— Нет, на посмешище выставлять себя не больно охота. Стружку-то снимали бы с тебя, а смеялись бы надо мной.

— Сдаётся мне, что тебя самого заедает, самокритика.

— Меня? Не дождётесь! Теперь я человек свободный. Музыкант, композитор, играю только то, что хочу. Ты делаешь, что тебе прикажет мастерка я буду сам себе начальник, творец, бог и музыкант. И в роли ученика, тем более твоего, я уже не окажусь. Никогда!

— Твоя правда. Начальник цеха лишил меня права иметь учеников, плохой из меня вышел учитель.

— Это несправедливо! Как можно лишить человека права?

— Очень просто. Твои бинты — лучшее тому доказательство и причина.

— Нет, всё равно несправедливо.

— Может, и несправедливо, а что поделаешь? Ну хорошо, рад видеть тебя живым и почти здоровым.

— А думали, что помру?

— Было такое опасение. И не без оснований. Как хорошо, что оно миновало. Я постараюсь заглянуть к тебе, но, может, не смогу…

— Обязательно приходи. Ты единственный индивидуум, с которым можно поговорить просто, не шмыгая носом и не вытирая слёз.

— А Геннадий Цыбуля?

— Он гений. Это другое дело. Тебе не понять…

Дверь отворилась, и в палату медленно и бесшумно вплыла сестра, высокая, полногрудая, в белоснежном накрахмаленном халате и такой же шапочке.

— Простите, — глубоким контральто проговорила она, — но столь продолжительные разговоры больному противопоказаны.

— Раненому, — снова поправил Феропонт.

— Раненому, — снисходительно, словно разговаривая с малым ребёнком, повторила сестра.

— Это её Майола прислала. О, ехидна! — прошептал Феропонт.

— Не думаю, — ответил Лука. — Просто медицина, как всегда, права. У тебя сегодня много посетителей.

— Будет ещё больше, — гордо заявил парень.

— Не сомневаюсь. Ну, держись!

— Держаться придётся тебе. Завтра на собрании.

— Ты прав. Выздоравливай. Спасибо, товарищ медицина.

— Пожалуйста. До свидания, — профессионально сухо ответила сестра и, когда Лихобор вышел, спросила: — Это ваш брат?

— Брат? — Феропонт даже повернулся на кровати от удивления. — Вот таким вы представляете моего брата? С чего взяли?

— Не знаю, мне показалось… Тон разговора…

— Какой тон? Это совсем чужой человек, и его духовная культура в зачаточном состоянии, — громко высказал своё несогласие Феропонт. — По его милости я и очутился здесь, в больнице. Мы с ним даже и не приятели, мы абсолютно чужие люди…

— Возможно, — сказала сестра. — У меня сложилось другое впечатление. Простите, это, впрочем, не моя область…

— Смешно, как вы могли подумать такое?

— Я уже извинилась. Не волнуйтесь. Сотрясение мозга — вещь не шуточная, и врачи говорят, что вы в сорочке родились, так легко отделались.

Внизу, у дверей, под густым, осенним золотом тронутым каштаном, сидела Майола и читала книгу. Лука подошёл, сел рядом, заглянул — английская. Подгоняет язык Майола… Скоро лететь в Америку.

— Поговорили? — спросила девушка.

— Поговорили. Почему у вас с ним так? Не хочешь рассказывать?

— Всё очень просто и нелепо. Издавна считалось в семье, правда, без особых на то оснований, что Феро-понт гений, а в газетах стали писать обо мне. Но, думаю, в недалёком будущем наступит мир и покой. Слава скоро проходит, а моя особенно. Ну, сколько я смогу бегать? Три, четыре года. Это ещё хорошо, если четыре. Понимаешь, как важно относиться критически к жизни вообще, а к своей особенно. Не преувеличивая и не преуменьшая своих возможностей. У каждого человека есть свои сильные и слабые стороны. Меня этой премудрости, как ни странно, научили алмазы… Так вот, в первую очередь человек должен знать свои возможности, а потом уж научиться их развивать и использовать. Только тогда приходит настоящий успех. Ты заметил, в наш век нет гениальных учёных, которые одновременно были бы и гениальными художниками, ну, например, как Леонардо или Ломоносов? Нет их! Произошло разделение труда и науки, жизни человеческой не хватает, чтобы овладеть высотами, скажем, и химии и оптики. Мне природа определила быть спортсменкой, значит, нужно делать это отлично, по первому классу. Года через два-три надо найти смелость сказать себе: «Остановись! Состязаясь с молодыми и проигрывая им, ты рискуешь стать смешной», — и с беговой дорожки пересесть на студенческую скамью. Работать я, наверное, буду в области искусственных алмазов или твёрдых сплавов, но конкретно ещё ничего не решила.

Лука слушал внимательно, с интересом, будто увидел девушку с совершенно незнакомой и неожиданной стороны. Нравится ему или нет это открытие, сразу понять трудно, но, как анализирует свою жизнь Карманьола Саможук, слушать интересно.

— Нужно развивать, отрабатывать наиболее сильную сторону своих возможностей, — продолжала девушка. — На данном этапе это спорт. Я люблю его и не хочу ухолить с дорожки, и потому попробую отодвинуть горькую минуту. Пойдём. В пять тренировка.

— Ты действительно поедешь в Америку?

Наверное, да, если, конечно, ничего не случится сверх ожидания. Будем бежать эстафету: четыре по сто метров.

— А на простую стометровку есть более сильные?

— Конечно. В Союзе я, может, где-то четвёртая, ну, от силы третья… Тебя очень удивил мой откровенный разговор?

— Это разговор не только со мной, — сказал Лука.

— А с кем же ещё?

— С Феропонтом, с собой наконец…

На них надвигалась высокая бетонно-стеклянная крыша зимнего Дворца спорта. Вираж трибун стадиона возник перед глазами.

— Неужели и правда в твоей жизни всё так математически точно рассчитано? — будто разговаривая с собой, тихо спросил Лука.

— Раньше мне тоже так казалось, и я даже гордилась этим: вот, мол, посмотрите, какая я собранная, организованная… А сейчас… Сейчас всё летит к чертям, и о своём будущем я знаю весьма немного. Хотя нет, знаю всё-таки. Человек живёт так, как сам себе прикажет.