Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Ну, к сожалению, это далеко не всегда удаётся.

— Да, не всегда. Но я буду жить именно так, как хочу, — подчёркивая каждое слово, с вызовом, будто кто-то оспаривал её право, сказала Майола.

— Разумеется, — согласился Лука.

— Почему ты со всем так легко соглашаешься? — Голос Майолы дрожал от сдерживаемого волнения.

— Нет, не всегда.

— Феропонт прав в одном: ты действительно какой-то несгибаемый, будто в броню одетый, не поддающийся тревогам и волнениям житейским. Всё от тебя отскакивает, как от стенки горох. Вот тебе же безразлично, что рядом с тобой идёт девушка, которая недурна собой, неглупа да к тому же ещё более или менее известна…

— Это ты о ком?

Майола внимательно взглянула на Луку — уж не насмехается ли он над ней, не прикидывается ли этаким невинным простачком, но, не заметив в спокойных глазах Луки и намёка на издёвку, вдруг взорвалась:

— О себе, о Карманьоле Саможук, говорю я! — выкрикнула она, и обида послышалась в её звонком голосе. — Мы два месяца знакомы, а ты мне доброго слова не сказал. Кто я тебе — девушка или парень…

— Майола, — Лука даже остановился. — Прости ради бога… И не сердись на меня… Это верно, не умею я говорить комплименты девушкам, не получается… И вообще, разве я кавалер? Ты только оглянись, какие парни вокруг тебя вьются. Каждый из них за одну твою улыбку полжизни готов отдать… А что ты девушка, а не парень, так это я хорошо знаю… И не просто девушка, а самая лучшая из лучших…

— Клещами из тебя приходится каждое слово тащить. Не старайся, не очень-то мне это нужно… А разговор этот всерьёз не принимай, это меня Феропонт разозлил… Давай-ка сумку. Всего хорошего!

Майола взяла свою сумку и, размахивая ею, направилась в раздевалку. Вдруг остановилась и, оглянувшись, крикнула:

— Лука! У меня просьба. Собрание у тебя завтра?

— Завтра, пропади оно пропадом…

— Позвони мне! Я хочу знать, чем оно закончится.

— Хорошо, позвоню, — согласился Лука и, не оглядываясь, вышел из внутреннего, встроенного в корпус трибун двора стадиона, по глубоким ступеням поднялся под самый бетонный козырёк, присел в уголочке, закурил и стал смотреть на раскинувшийся перед глазами бирюзовый бархат спортивного поля.

Вскоре он заметил, что взгляды всех, кто был на стадионе, обратились в одну сторону. Ну ясно, обычная история — Карманьола Саможук вышла на тренировку. Тут же к ней бросились трое, а может, и четверо парней, в каких-то немыслимо модных куртках, один даже с фотоаппаратом, что-то записывают, смеются, шутят, и в самом деле налетели, как мухи на мёд. Ну и пускай себе вьются, Что и говорить, у Майолы богатый выбор, найдёт себе жениха, через несколько лет бросит спорт, пойдёт в институт, будет счастливой. Да, хороша Маша, да не наша… Вот так, брат Лука.

На поле стадиона появился Василий Семёнович Загорный. Махнул рукой, приказав своим подопечным строиться, внимательно оглядел всех шестерых спортсменок, строгий, предельно требовательный: провести матч с американками — не фунт изюма съесть, хочешь не хочешь, станешь серьёзным.

В тот вечер Лука впервые в жизни увидел, словно на собственной шкуре испытал, что такое тренировка спортсменов высшего разряда. Сам он больше всего на свете ценил и уважал труд, способность человека работать даже тогда, когда кажется, что у тебя нет сил, что ты исчерпал их до последней капли. На самом деле всегда есть запасец, просто он припрятан до поры до времени. Вот и найди в себе эти последние силы и брось их в самую решительную минуту соревнования.

Всё-таки, пожалуй, жестоко заставлять так работать тоненьких, нежных и с виду слабеньких девчат. Ну, разве могут они выдержать такую нагрузку? Сам Лука, наверное, давно бы ноги протянул, пробеги он хоть половину дистанции Майолы. Столько стартов взять! Столько раз согнуться, потом, разогнувшись сильной пружиной, пулей выстрелить себя на беговую дорожку. И ещё раз, и ещё, и ещё… Нет. Этому, видно, не будет конца. И всё только для того, чтобы на будущих соревнованиях преодолеть сто метров на сотую долю секунды быстрее своей соперницы и передать подруге эстафетную палочку.

Беспокойство о завтрашнем собрании сменилось восхищением, преклонением перед самоотверженной работой девчат. Лука видел, как Загорный заставлял спортсменок отрабатывать каждое движение, каждый шаг, подчиняя всё это своей сложной и мудрой системе. И в сердце Луки зародилось чувство гордости за Майолу, за её умение и силу воли. Девушка заслуживала глубокого уважения, и именно это он скажет ей, когда они встретятся. Всё-таки интересно знать, отчего это ты сам-то, Лука Лихобор, прохлаждаешься, любуясь, как работают другие? Что у тебя, дела нет? Лука поднялся: на беговой дорожке так же стремительно, как и полтора часа назад, бежала лёгкая стайка девушек — тренировка продолжалась, и он, никем не замеченный, вышел со стадиона.

Почему-то вдруг сбилась с широкого, размашистого шага Майола Саможук, тренер немедленно это заметил и спросил:

— Что случилось?

— Ничего, Василий Семёнович, просто оступилась.

— А ну, ещё разочков с десяток пробеги рывками, постепенно ускоряя шаг. Начали!

Майола пробежала.

— Что-то я здесь не всё понял… — озабоченно проговорил тренер.

— Да и понимать нечего, оступилась, и всё тут. — Майола была уверена, что говорит правду, в конце концов какое ей дело, что Лихобор ушёл со стадиона!

…На другой день Лука пришёл в цех, всё ещё переполненный чувством, которое он испытал на стадионе, — глубоким уважением и восхищением перед настоящей самоотверженной работой. Бывают в жизни минуты, часы, даже целые дни, когда всё у человека ладится, будто бы делается само собой, всё слушается его и подчиняется. Именно такое состояние было в это утро у Луки Лихобора. Станок будто понял настроение своего хозяина, стал и сильнее, и точнее, и умнее. Стружка, как живая, шипела под резцом, завиваясь синей спиралью. Легко покорялась капризная, ещё не закалённая сталь, из которой Лука, казалось, играючи, просто и легко вырезал сложную тягу системы управления шасси. Все окружавшее его — соседние станки, товарищи, весь цех словно куда-то отдалились, стушевались, а на белом свете остался только он, Лука, его верный станок да ещё прежде никогда не ощущавшееся им с такой силой ликующее чувство увлечения работой. Готова деталь! Давай другую, третью. Не хочется ни оглянуться, ни закурить. И вообще, почему он снова начал курить! Ага, это в день, когда произошёл несчастный случай. Сигареты он, конечно, выкинет, силы воли хватит… И вообще, много чести, чтобы из-за какого-то смешного и нагловатого парнишки Феропонта Тимченко кто-то трепал себе нервы и тем более начинал курить.

Половина смены пролетела незаметно, подошёл Горегляд, пересчитал детали, удивлённо покачал головой, ещё пересчитал.