Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Я охотно это повторю.

Они стояли у подъезда Майолиного дома, и, хотя вокруг сновало много народа, Лука поцеловал девушку в обе щеки.

— Ещё раз поздравляю и очень горжусь тобой.

Всё было в этом: и дружба, и радость, и даже нежность, не хватало какой-то малости, чтобы все эти чувства обернулись любовью.

«Он так же мог бы поцеловать кого-нибудь из своих друзей, поздравляя с выполнением плана», — с горечью подумала Майола.

— Когда мы увидимся? — спросил Лука.

— Как всегда, в субботу, — холодно проговорила девушка.

— Послушай, а в театр со мной ты пошла бы? В оперу, например?

— Вот уж не думала, что ты увлекаешься музыкой.

— Я не увлекаюсь. Просто мне нравится хорошая музыка. «Пиковая дама» — чем не чудо? Или «Запорожец за Дунаем»?

Он говорил о музыке, а сам думал о другом: небезразлична, ох, небезразлична ему эта милая Майола, смешная и славная в своей непонятной обиде. Вот сейчас, именно в эту минуту, осознал он своё чувство. Влюбилась вовсе не Майола, а он сам, Лука Лихобор, готов полететь за ней на край света. Как же он, дуралей, не разгадал этого раньше, ещё тогда, у телевизора, когда метался, как угорелый, по комнате, ожидая решения судей.

— Когда идёт твой «Запорожец»?

— В четверг, на той неделе. А до этого давай ещё что-нибудь придумаем…

— В четверг я свободна, — ответила девушка. — Хорошо. Бери билеты. — Договорились! Ну, отдыхай.

«Свитер я подарю отцу, — входя в лифт, решила Майола. — А Лука и без подарка обойдётся, коли так».

Но пока лифт поднялся до четвёртого этажа, это категорическое решение изменилось, и Пётр Григорьевич Саможук, вернувшийся с работы, получил в подарок американский галстук, а свитер так и остался лежать, крепко упакованный в жёсткую и плотную бумагу.

— Подводи резец осторожно, главное, не торопись, — говорил Лука, наблюдая за тем, как Феропонт впервые в жизни пробует снять стружку с торца короткого вала. — Действуй так, словно резец не кусок стали с напайкой из твёрдого сплава, а твой собственный палец. И ты хочешь дотронуться до металла, чтобы убедиться, крепкий ли он, не крошится ли.

— Обыкновенную обточку вала ты норовишь превратить в колдовство, инструктор, — ответил Феропонт, даже вспотевший от старания.

— Нет, дело тут не в колдовстве. Ведь от того, как ты крутишь ручку подачи, зависит не только толщина стружки, но и чистота обработки.

— А по-моему, всё равно. Даже лучше, когда быстрее, выше производительность труда, то самое, чего от нас требует план девятой пятилетки.

— Ох, и болтун же ты! — Лука улыбнулся, прослушав красноречивую тираду Феропонта. — Пятилетка наряду с повышением производительности труда требует резкого улучшения качества продукции.

— Толкать речи ты как предцехкома здорово поднаторел, но разрази меня гром, если я вижу разницу, что лучше: плавно или резко подводить резец. Главное, чтобы точно!

— Хочешь увидеть разницу? Давай! Проточишь ты, потом я. Увидишь.

— Давай, — охотно согласился Феропонт.

Ему нравилось быть на равной ноге со своим инструктором, спорить, возражать, а не слепо выполнять его приказы. Оказалось, что в сорок первом цехе, где все уже давно забыли о смешном случае с его бородой, работают симпатичные, дельные люди. И даже речи Луки Лихобора о важнейшей роли рабочего во всём происходящем в жизни не раздражали.

— Ну, начинай, — скомандовал Лука, и Феропонт, чувствуя волнение и втайне удивляясь этому чувству, подвёл резец. Закудрявилась, извиваясь, стружка. Вал зажат в кулачковый патрон, нужно обточить выдвинутый торец: работа ученическая.

— Хорошо справился, — похвалил Лука. — Теперь давай я попробую.

Казалось, всё было похожим: торец обточен хорошо и чисто.

— Ну-ка, сравним, — сказал Лука, вынимая вал.

«Одинаковые!» — хотел воскликнуть Феропонт, но вовремя сдержался. На первый взгляд торцы и в самом деле не отличались один от другого. Самый придирчивый контролёр принял бы их, не заметив ни одного изъяна. Разница была настолько незначительной, что Феропонт даже глаза закрыл на мгновение, чтобы потом, вдруг широко раскрыв, уловить этот едва заметный оттенок чистоты, который отличал работу настоящего мастера от пробы ученика.

— Ну, разница почти незаметна, — сказал он, — режет не человек, а станок, другими словами — бездушная машина.

— Нет, станок не бездушная машина, — возразил Лука. — У него тоже бывает своё настроение и свои капризы.

— Учитель, ты заводишь меня в дебри мистических представлений, а я убеждённый материалист. Машина остаётся машиной.

— А люди, которые ею управляют, всегда разные. Наша с тобой работа и отличается именно этим отношением человека к машине. Только став настоящим токарем через несколько лет, ты заметишь, как твоё состояние передаётся станку…

«Через несколько лет меня здесь не будет, — подумал Феропонт и усмехнулся. — А пока интересно, послушаем».

— Понимаешь, — продолжал Лука, — в нашей работе, как в искусстве, многое решают мелочи. Один штрих, один мазок кистью может придать законченное выражение, скажем, портрету. В нашем деле то же самое. Валки будут одинаковые по нормативам, сделаны квалифицированно, а работать будут по-разному, и зависит это от неуловимой даже для глаза контролёра мелочи.

— Идеализм и чертовщина, — заявил Феропонт. — Ты договоришься до того, что признаёшь душу вещей и докатишься до религии.

— Я тебе толкую не о душах вещей, а о творчестве человека. Я тоже материалист.

— Надо полагать, — хитровато взглянув на Луку, сказал Феропонт. — Хотя в жизненной практике пользуешься идеалистическими методами.

Лука насторожённо посмотрел на парня, стараясь понять его намёк.

— Конечно. — Феропонт невинно моргал длинными, по-девичьи загнутыми ресницами. — Ведь оперная музыка весьма далека от мира материального.

Лука смутился, покраснел, потом, рассердившись на себя за своё смущение, насупился и замолчал.

— И что ты в ней нашёл? — не успокаивался Феро-понт. — Нет у тебя поинтереснее девчонки, чем моя кузина?

— Интересные не ходят со мной в театр.

— И её я тоже не понимаю. Ну что ты ей за компания? Она по заграницам ездит, портреты её на обложках журналов печатают, ребята вокруг неё кружатся, не тебе чета…

— Откровенно говоря, я тоже не очень понимаю, — искренне признался Лука. — А так не бывает: встретились два обыкновенных, неинтересных человека, а вместе им хорошо?

— Значит, стремимся не к повышению, а к снижению интеллектуальных уровней? — Феропонт не уловил подвоха в словах своего инструктора. — А как же тогда быть с разговором о росте, о стремлении к возвышенному, прекрасному, о вдохновении, которое приравнивает работу токаря к творческому горению художника? Для того, чтобы двум таким разным людям, как вы, было интересно друг с другом, необходимо только одно — влюблённость.