Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

А может, всё-таки попытаться прорваться на велосипеде к шоссе?

Он вернулся, взял велосипед, сел на него, нажал на педали. И сразу над головой, как туча острых смертоносных стрел, просвистели пули. Тишина оказалась совсем не такой надёжной. Шамрай бросился в первый переулок, но и там ударили выстрелы. Ещё рывок, уже в другую сторону, и такая же встреча. Огненная сеть стягивалась вокруг Шамрая, и пока свободной оставалась только улица Бордо.

Пламя пожара потихоньку ослабевало. Тучи чёрного дыма, уплотняясь, заволакивали небо. Сумрак опустился на город. Лунные лучи вязли в чёрном дыму, будто в густой грязи. Шаги послышались совсем близко. Размеренным шагом, гулко выстукивая ритм, шло несколько человек. Сколько их? Шаги приближались, вот сейчас завернут за угол и тогда… Шамрай бросил велосипед, схватил автомат. Четырёх солдат, показавшихся на улице,

Шамрай встретил короткой очередью, как прямым ударом кулака. Двое фашистов упали, оставшиеся в живых, подхватив их, исчезли за углом. Теперь они хорошо увидели, кого ловят. Один человек от них далеко не убежит.

«Хотя бы стемнело. Господи, хотя бы стемнело!» — молил своего жестокого и неблагодарного бога лейтенант Шамрай. И, словно в ответ на его мольбу, что-то глухо ухнуло в районе нефтехранилища, должно быть, обвалилась крыша, и пламя, выстрелив фейерверком в небо и озарив всё вокруг, вдруг сникло, зарево, мерцая, угасало, небо темнело.

И только луна, проклятая луна светила и светила над Терраном.

Теперь приходилось бежать переулками, прячась за растущие вдоль тротуара деревья, чувствуя, как всё туже и туже затягивается вокруг горла смертная петля. Вот совсем рядом послышалось хлопанье дверей, голоса. Прозвучала немецкая, потом французская речь. Видно, боясь упустить партизана, гестаповцы прочёсывали не только дворы, но и дома. Да, взять такого «языка» им было более чем важно.

Шамрай уже не имел точного представления, на какую именно улицу загнали его преследователи. Петляя переулками, он давно утратил ориентацию. Умереть в бою — это единственное, пожалуй, что ему теперь осталось.

Роман перелез через забор, прошёл по садику в соседний двор, выглянул на улицу. Никого нет. Вот тут он и будет ждать. Когда подойдут гестаповцы, он встретит их огнём и попробует прорваться к «Сан-маре». Сидеть сложа руки, ждать, когда тебя подстрелят, как куропатку, — на него не похоже. Если есть хотя бы один шанс из тысячи, используй этот единственный шанс!

Где-то вблизи раздались голоса. Должно быть, гестаповцы прочёсывали соседний квартал. Ну что ж, подождём. Живым в плен ты, Роман, не сдашься. А если ухлопаешь ещё хоть одного гада, что ж, значит, последний свой бой ты провёл не напрасно.

Голоса послышались ближе. Хлопнула, словно выстрелила, рывком распахнувшаяся дверь в ближайшем доме, видно, её сорвали с петель. Лейтенант удобнее перехватил автомат. Сейчас начнётся последний, твой последний бой, Роман…

— Тихо, — вдруг прозвучал сзади женский голос, — иди сюда.

Он вздрогнул, как от удара, оглянулся и в лунном свете увидел тонкую фигуру, показавшуюся ему до боли знакомой. Неужели Жаклин? Да, она. Вот, оказывается, какие бывают неожиданные встречи.

— Жаклин! — обрадовался он, всё ещё не веря своим глазам.

— Ты?! — изумилась девушка.

— Я, — ответил Шамрай. — Беги. Разве не видишь, что сейчас будет бой. Почему ты здесь?

— Это же мой дом. Иди скорей!

— Куда?

— Сюда, в дом.

— Поймают, как мышь в мышеловке.

— Посмотрим. Иди! Иди, я тебе говорю. За мной иди!

Шамрай заколебался. Появление Жаклин, её неожиданный приказ, взволнованное лицо, освещённое бледным светом луны, — всё казалось нереальным. Может, ему всё приснилось в эту ночь, с её багровым заревом пожара, смертельной опасностью, треском автоматных очередей и запахом горящей нефти? Может, стоит только пошевелиться и он сразу очутится на своих нарах?

— Иди, я тебе говорю, — чуть не крикнула Жаклин.

Совсем близко в соседнем доме ударилась о землю сорванная с петель дверь.

— Иди домой, — сказал он строго Жаклин. — Тебе здесь не место.

— Идиот несчастный, — со злостью прошептала девушка. — Это же верная смерть! А есть надежда на спасение, пусть слабая, но надежда.

— Какая?

— Иди за мной!

И столько убеждения, желания спасти его, может, даже ненависти было в её голосе, что Шамрай невольно подчинился.

— Иди сюда. Скорей!

Следом за девушкой он вошёл на невысокое, в три ступеньки, крыльцо и очутился в тёмном коридоре. Дверь справа, очевидно в комнату, раскрылась и закрылась за ним.

— А где папа Морис? — спросил Шамрай.

— Раздевайся, — приказала Жаклин, не отвечая на его вопрос.

— Ничего не понимаю… Зачем?

— Раздевайся! — чуть не плача, проговорила Жаклин. — Совсем! Долго я тебя буду просить? Ну! Некогда разговаривать! Они сейчас будут здесь! Раздевайся!

В абсолютной темноте комнаты, где окна были затянуты бумажными шторами светомаскировки, Роман не мог увидеть лица девушки. Он слышал только её дрожащий от волнения голос.

— Раздевайся! Может, удастся их обмануть…

Где-то совсем близко послышались голоса. Выйти из комнаты было уже невозможно.

Шамрай послушно разделся.

— Иди сюда, — Жаклин взяла его за руку. — Это что такое?

— Автомат.

— Дай мне.

— Нет, автомата я не отдам.

— Спрячь сюда, под одеяло. Ложись, тут постель. Обними меня…

Шамрай протянул руки и с ужасом ощутил её обнажённое тело. Потрясение было, как удар молнии. Он вдруг перестал видеть, слышать, думать. На мгновение исчезло ощущение смертельной опасности.

— Обними меня! Крепко! — приказала девушка. — Это наш единственный шанс…

— Ты с ума сошла, — через силу, задыхаясь, выговорил Шамрай, — ты же пропадёшь!

— Возможно, — ответила Жаклин. — Теперь всё зависит от того, кто войдёт, немец или француз…

После этого настала минута мучительного ожидания, когда в один тугой узел сплелись все ощущения: и любовь, и восторг, и смертельный страх. Они лежали, замерев, всем телом чувствуя друг друга, а думали о последней, решающей всё минуте. Память о таких мгновениях не исчезает, она живёт с человеком всю жизнь.

Послышался грохот, упала откинутая задвижка, несколько шагов по коридору, двери комнаты распахнулись. Резкий ослепительный луч фонарика выхватил из темноты запрокинутое лицо Жаклин, её обнажённые руки, плечи и тень Шамрая над нею…

Секунду держалась пауза, показавшаяся Шамраю и Жаклин долгой как вечность. Тот, невидимый, отгороженный темнотой, отрезанный светом фонаря, ошалело молчал, настолько разительным был контраст между пожарами, погоней за беглецом, близкой смертью и любовью, которую он только что увидел. Потом прозвучало немного растерянное: «Пардон», двери затворились, и снова непроглядная темнота воцарилась в комнате.