Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Как ты могла, Жаклин?

— Другого выхода не было…

— Как же так?

Рассказ занял минуту, не больше.

— А потом?

— Что потом?

— Потом ты…

— Потом я стала его женой, — уже с вызовом, готовая до последней капли крови защищать свою любовь и своего любимого, ответила Жаклин.

Дюрвиль хорошо понял её настроение.

— Что ты нашла в нём? — почти с отчаянием вырвалось из его уст.

— Ты хочешь знать, что я в нём нашла? — Глаза Жаклин сверкали. Казалось, они мечут искры. — Хорошо, я тебе скажу. Мы все что-то делаем: выпускаем листовки, слушаем Лондон и распространяем новости о событиях на фронтах, изредка подорвём немецкую машину. Это всё хорошо, конечно. Но, скажи мне, почему, когда понадобилось разгромить гестапо, то попросили советских парней?

— Они умеют воевать. Они много воевали…

— Вот за это я его и люблю. Понял?

— Ты несправедлива, Жаклин, — включился в разговор Шамрай. — Без французских товарищей мы ничего бы не сделали…

— Знаю. Я хочу, чтобы отец понял, почему я люблю тебя.

— Не исполнил я волю твоей матери, — Дюрвиль сокрушённо взглянул на дочь, горько сказал: — Не уберёг тебя до счастливого венца.

— А мне кажется, что всё получилось как нельзя лучше. — Жаклин счастливо улыбнулась. — Отец, подумай, это же чудесно! Гестапо сгорело, твои товарищи на воле. Нефтехранилище взорвано. И я вышла замуж. Разве не достаточно всего этого для одной ночи?

— Для моей старой головы — даже слишком много, — ответил Дюрвиль, — Но ночь ещё не окончилась. До утра далеко. Нужно подумать, чтобы в эту же ночь ты не стала вдовой.

Лицо Жаклин сделалось серьёзным, она прижалась к Роману.

— Не смей так говорить. Беду накличешь.

Дюрвиль взглянул на часы и, не поднимая глаз на

Шамрая, пробурчал:

— Скоро три. Часок нужно подождать. Пусть боши успокоятся. Потом поедешь на «Сан-маре». Я знаю, где твой велосипед.

— Вы думаете, на шоссе нет патрулей?

— Не думаю, а знаю. Выставить патрулей на всех шоссе — значит распылить силы, а их в комендатуре Террана и без того кот наплакал. До утра они будут сидеть, притаившись, как мыши. Будут разглядывать тело вашего товарища, гадать, кто он, откуда появился. С ним нет ничего, что могло бы выдать?..

— Нет, мы переоделись в «Сан-маре».

— Хорошо, — Дюрвиль взглянул на Жаклин и снова нахмурился. — Вот никогда не думал, что такой будет твоя свадьба. — Он горько усмехнулся. — Но всё-таки свадьба есть свадьба. Мы пока все живы. И у нас есть полчаса свободного времени. Сейчас я отыщу бутылку вина…

Рыданья перехватили ему горло. Дюрвиль с трудом проглотил горький ком, стиснул зубы, отвернулся, чтобы не видели его лица, и твёрдой походкой вышел из комнаты.

— Безумно жалко его, — сказала Жаклин.

— Ты раскаиваешься?

— Нет, зачем же… Я люблю тебя, и теперь сильнее, нежели прежде… Но это очень страшно — видеть слёзы отца…

Роман Шамрай не ответил. Противоречивые чувства теснили его душу. Но над всеми чувствами, как огромный факел, разгораясь с каждой минутой всё жарче, пылала любовь к Жаклин. Мысль о будущих лагерных днях, смерть Ганковского, собственные страдания — всё отодвинулось, заслонилось ликующим, всеобъемлющим счастьем. Жаклин была рядом, его Жаклин. Вот она наклонила голову, и волосы тяжёлой волной упали ей на плечи, заслонили щёки, вот она подняла руку, откинула их и, посмотрев на него, улыбнулась. Ему улыбнулась! Он может дотронуться до неё, погладить плечо, щеку… И это возможно… За что ему такое счастье?..

— Почему ты молчишь? — спросила Жаклин.

— Я думаю о тебе. — Шамрай взял руку Жаклин, сжал её обеими ладонями и, не отрываясь взглядом от её глаз, сказал: —Я люблю тебя, Жаклин. Я очень тебя люблю.

— Как же нам быть теперь, милый, хороший мой? Я не хочу, чтобы ты возвращался туда… в лагерь. Это просто невозможно… Я не могу без тебя. — Жаклин подложила голову ему на плечо и замолчала. Так и сидели они в уютной и чистой комнатке Жаклин, слушая тишину и дыхание друг друга.

— Если бы ты знала, что значат для меня твои слова, — нарушил молчание Шамрай. — И как я тебе благодарен. Ты единственная моя на всю жизнь. Но лагерь сейчас для Романа Шамрая самое безопасное место во Франции.

— Да, ты прав. Смешно и грустно, но это так: лагерь для честного человека во Франции пока самое безопасное место.

Появился Морис Дюрвиль, уравновешенный, спокойный, даже улыбающийся, никто не мог бы заметить, какого напряжения воли стоит ему так держаться. Спокойный голос, плавные движения. Волосы его были тщательно причёсаны. В одной руке была бутылка, в другой тарелка с тремя бокалами.

— Не огорчайся, Жаклин, — сказал он. — Мне всё-таки удалось найти приличное вино для твоей свадьбы.

И широким жестом наполнил бокалы густым темнобагровым вином.

Выехав на холм между Терраном и «Сан-маре», Шамрай оглянулся. В долине, где агатово чернела темнота, лежал город. Луна уже села, спрятавшись за чёрные силуэты терриконов. Погас и пожар. Ни одно окно не светилось. Ни огонька, ни движения, ни звука. Казалось, что ничего не произошло, ничто не нарушало этого сонного царства. Прислушайся внимательно и услышишь, как дышат спящие люди. Как же она обманчива и призрачна, эта тишина.

Роман остановился на вершине холма. Ему бы сейчас мчаться вниз по шоссе так, чтобы ветер свистел в ушах, а он стоял и смотрел на невидимый, потонувший в темноте Терран, не в силах расстаться с этой ночью. На прощанье Жаклин подарила ему маленькую чёрную в темноте гвоздику. Днём она окажется тёмно-красной.

Что она делает сейчас, его Жаклин? Может, легла спать, может, уже уснула, а может, лежит на постели с открытыми глазами и думает о нём, Романе. Как хорошо всё-таки сознавать, что о тебе думают, что ты кому-то нужен. Ты никогда не был одиноким на свете, Роман, друзья и товарищи всегда были рядом с тобой, но это были только близкие люди. Теперь у тебя есть человек, который стал частью тебя самого, твоей души, твоего сердца. Это одновременно и счастье, и радость, и огромная тревога. И ответственность. Жизнь стала полной, как тот бокал с вином, что наполнил папа Морис. Ни одной капельки из него не пролил Роман Шамрай.

А Жаклин, наверное, скоро будет собираться на смену. Они вместе с отцом пойдут на шахту «Капуцын», затеряются в толпе рабочих Террана. Роман, ты должен как можно скорее увидеть её. Иначе ты просто умрёшь! Что же тогда ты стоишь здесь, один, на холме, в этих предрассветных сумерках, чего ждёшь?

Шамрай снова сел на велосипед. Шоссе будто само мчалось ему под колёса. Один перекрёсток, другой, третий. Вот уже и «Сан-маре».

Ну, теперь быстрей в шахту. Каска с фонариком на месте. Вторая каска, оставленная для Ганковского, рядом. Может, взять и её? Нет, пусть лежит. Бывают же на свете чудеса. Он готов был поклясться, что Ганковского видел тогда уже мёртвого, а оказывается… Пусть лежит каска.