Федор Панферов - Борьба за мир

— Теперь со мной. Со мной, хозяин!

Перецеловавшись со всеми, Николай Кораблев задержался в объятиях Лукина, шепнув ему на ухо:

На вас покидаю — и завод и рабочих. Берегите… И сливки пейте по утрам.

Буду, — тихо произнес тот. — А вы там помните: круговороты неожиданные бывают. Не забыли? Как неожиданно в круговорот на озере попали мы?

Буду, — не выпуская его из объятий, повторил Николай Кораблев. — Только и вы знайте, здесь тоже неожиданные течения бывают, — и, чуть оттолкнув Лукина, вышел на крыльцо, сопровождаемый всеми.

Он направился было к машине, но остановился, видя, как к крыльцу подошел рыбак, который сегодня спас их на озере. Он держал огромную закопченную рыбу и подмигивал Евстигнею Коронову. Тот вырвался из группы и, подбежав к рыбаку, помогая ему нести рыбину, обращаясь к Николаю Кораблеву, закричал: На вековечную память! Брательник мой… Из морской пучины выносят тебя Короновы. И упирайся на них, Николай Степанович, туз ты наш!

Николай Кораблев растерялся, уже не зная, куда себя деть, и, повернувшись к провожающим, умоляюще посмотрел на них.

Кладите в машину, Евстигней Ильич, — тоном приказа посоветовал Иван Иванович.

Эх, что вы со мной делаете! — вырвалось у Николая Кораблева, затем он кинулся в кабину, сел рядом с шофером и уткнулся лбом в стекло.

Такого, взволнованного, машина и унесла его на гору Ай-Тулак.

Скоро!

Скоро поворот у скалы, похожей на огромную голову льва. Там машина еще раз рванется вперед, перевалит по ту сторону Ай-Тулака и тогда? Да нет. Разве возможно вот так и уехать? Ведь может случиться, что он больше не увидит этих чудесных мест, этих гор, этого завода, в который вложена частица жизни и самого Николая Кораблева.

— Знаете что? Вы постойте тут с полчасика и догоняйте меня, — сказал он шоферу и выбрался из машины.

Пройдя метров пятнадцать — двадцать, Николай Кораблев остановился перед скалой, которая оттуда, со строительной площадки, походила на львиную голову. Сейчас скала представляла собой что-то огромное, бесформенное и страшное своей тяжестью, нависшей над дорогой. Он свернул за скалу (дорога здесь делала поворот) и очутился над крутизной, усыпанной кварцем. Кварц всюду выпирал из земли. Белый, лобастый, поблескивающий на солнце, оплетенный мелким кустарником вишенника, густыми зелеными травами, он казался чем-то волшебным. Видимо, тут когда-то проходил ледник, и он так отшлифовал кварцы, что теперь, выглядывая из зелени, они напоминали собою стада лежащих белых баранов. Да и травы тут какие-то необычайные — в рост человека, и такие сочные, что кажется, они вот-вот начнут истекать зеленью. А над перепутанными травами, над кудрявыми кустиками вишенника вьются дикие пчелы и порхают бабочки в ладонь ребенка. А вон в стороне котлован — копь, похожая на ванну. Здесь люди доставали образчики редчайшего голубого минерала — миаскита. Теперь там вода, и в воде, тоже голубой, как бы наслаждаясь голубизной и ласковым солнцем, плавает уж-старик. Но вот пролетел беркут, белобородый, крупный — и уж, нырнув, скрылся где-то в своем каменном царстве.

Проследив за полетом беркута, Николай Кораблев посмотрел вниз и там, у подножья Ай-Тулака, увидел раскинувшийся город-завод. Отсюда, сверху, через дымку туманов казалось, что это где-то на дне моря: по дну моря мчатся крохотные машины, бегут паровозы, двигаются точечки-люди. А ведь совсем недавно там все было покрыто дремучими лесами, в которых водились пятнистые олени, лоси, белки, глухари и лисы. Теперь там другая жизнь — жизнь человека. Он когда-нибудь, этот человек, заберется и сюда, на склоны Ай-Тулака, построит тут дачи-дворцы и отсюда будет любоваться чарующими далями горных просторов.

Человек!

Это ведь он в жесточайшей борьбе с силами природы овладел морями, океанами. Это ведь он опутал землю стальными рельсами и стал летать быстрее и выше любой птицы. Это ведь он забрался в глубокие шахты, на туманные вершины гор. Это он, человек, открыл электричество, радио…

И вдруг Николай Кораблев как-то отделился от всего: он не директор, у него нет ни семьи, ни роду — он один… один — человек на вершине Ай-Тулака, а перед ним земля — мир, населенный людьми… И неожиданно всплывает картина: люди, покрытые волосами, мало чем отличающиеся от обезьяны, схватили человека из соседнего племени, связали, положили перед костром и пляшут, высоко вскидывая ноги, поблескивая волосатыми телами… и вот уже их руки, губы, лица в крови: они рвут друг у друга куски мяса умерщвленного человека и пожирают, как голодные псы… Только от одного представления у Николая Кораблева появилась тошнота. Но ведь у тех такой тошноты не было: моральный облик того человека был в согласии с его физиологией. Прошли тысячелетия, и людей стало тошнить при одном представлении о человеческом мясе.

Но кто он — современный человек капиталистического общества?

Десять — двадцать лет весь мир работает, накапливает огромнейшие богатства, затем военная машина бросает все это на поле брани, уничтожает миллионы людей и все то, что было накоплено за эти годы: сотни лет человеческого труда летят на воздух, как пыль, как зола. А безумцы воспевают войну, фанатики утверждают, что война — двигатель прогресса. Спроси их: «Нравственно ли сожрать человека, разодрав его на куски?» Они ответят: «Нет, мы не дикари-людоеды». Но пожирать не одного, а тысячи, миллионы — это нравственно, от этого у них не появляется тошноты; наоборот, они поют в стихах и прозе, они восхваляют войну в горячих речах и ввергают в бездну весь мир.

И трубят:

— Таков закон истории!

И еще трубят:

— Борьба извечна. Извечно сильный пожирает слабого.

— Нет. Мы опрокидываем все это, — произнес Николай Кораблев, как бы отвечая всему капиталистическому миру. — Мы опрокидываем все это своим моральным обликом, устремлениями, обликом тех, с кем я строил заводы, с кем живу, — он посмотрел вниз, на город-завод, и вдруг чувство родни овладело им, и он вспомнил, как однажды в Америке Валерия Чкалова спросил корреспондент крупной английской газеты: «Богаты ли вы?» — «О-о! — ответил тот. — Очень: у меня сто восемьдесят два миллиона». — «Чего: рублей, долларов или марок?» — ахнул корреспондент. «Нет! Гораздо дороже долларов — людей!»

— Да еще каких людей! — воскликнул Николай Кораблев сейчас, снова как бы обращаясь ко всему миру. — Таких людей, которые на сотни лет ушли вперед от певцов войны. Но мы и не те, кто говорит: «Лучше стать рабом, чем воевать». Мы будем драться. Мы поднимем миллионы честных людей всего земного шара и будем драться, драться, драться! — Он даже задохнулся, а передохнув, посмотрел вдаль, на уходящие гряды гор и уже весело сказал: — И я… Я еще вернусь к тебе, седой Урал!