Федор Панферов - Борьба за мир

«Сильный-то какой! — подумал Николай Кораблев, глядя на то, как тот поворачивает стол. — Только вот веки поломаны… и морщинки… а так выглядит молодцом. Морщинки, веки — это уже годы».

Анатолий Васильевич сел против, сказал:

Нарушение обеденного часа сегодня из-за вас. Ах, да! Нарком звонил. Очень обеспокоен: долго вы ехали. А с костюмом-то что? Купались, что ль, прямо в костюмчике?

Николай Кораблев рассказал о том, как они ехали по дамбе, и о том, как стояли на обочине, а немцы били из минометов, и о том, как «искупались». Он рассказал обо всем, умолчав только о пережитом страхе. Анатолий Васильевич слушал, склонив голову, затем, как о чем-то очень простом, сказал:

Бывает. У нас это тут часто бывает, — и позвал? — Галушко! — и, чуть подождав: — Скрылся. Опоздал и скрылся. Думает, дескать, генерал забудет. Галушко! — еще громче крикнул он.

Галушко стал на пороге.

Ге! — вскрикнул Анатолий Васильевич. — Видите, глаза-то куда запустил. Как кот: сметанку слизал и не смотрит. Почему запоздал к обеду?

Сушились, товарищ командарм.

«Командарм», — и к Николаю Кораблеву: — Как провинится, так и называет меня не товарищ генерал, а командарм, — и опять к Галушко: — Сушились, значит? То намочится, то сушится. Вы знаете, Николай Степанович, какой он у меня? Однажды так намочился, что я его еле-еле в себя привел. Смотрю, лежит мой Галушко и лыка не вяжет.

Да ведь то же було… товарищ командарм… ведь то же було года полтора назад, ще под Москвой, — убежденно произнес Галушко.

— Полтора. А он хочет, чтобы каждый день то було.

И в том, как он журит своего адъютанта, и в том, как кидает на него взгляд, будто и сердитый, но в то же время теплый, — во всем было видно, как он любит своего Галушко. Пожурив, сказал:

Где Макар Петрович? Чтобы немедленно был здесь: смотри, как опоздали с обедом.

Но генерал Макар Петрович, тоже в парадном костюме и при орденах, уже входил в комнату. Росточком он невелик, но очень крепкий и с животиком. Щеки румяные, одутловатые. Нос с горбинкой, глаза большие голубые, а губы ядреные, как у деревенской девки.

Разрешите, товарищ командарм? — проговорил он, встряхиваясь, позвякивая орденами.

Нина Васильевна в эту секунду прошла из кухни в комнату за перегородкой и по пути подмигнула Николаю Кораблеву, как бы говоря: «Видите, и этот при орденах. Дети!»

Ну что же? — со скрытым смешком ответил Макару Петровичу Анатолий Васильевич. — Разрешаю. Разрешаю. И познакомься, генерал. Гость приехал. С Урала.

Макар Петрович, шаркнув ногой, протянул руку Николаю Кораблеву.

Начштаба армии Макар Петрович Ивочкин, — подчеркнул он так, как бы боясь, что его с кем-нибудь перепутают. — Очень рад вас видеть. Очень. Я сам почти с Урала… то есть из Омска.

— Тю-ю-ю! — воскликнул Анатолий Васильевич и залился пронзительным смехом. — Почти с Урала — из Омска. Эко хватанул! Садись, садись. Давай обедать. А то ведь знаю, тебе легко: как медведь, можешь прожить без пищи… вон сколько накопил, — и, поясняя, Николаю Кораблеву: — Остроумный он у нас, генерал, — утром скачет на лошади, чтобы жирок сбить, а после обеда обязательно на кровать завалится и часа два спит: жирок накапливает.

Да ведь теперь не сплю, товарищ командарм, — совсем не обижаясь, произнес Макар Петрович и потянулся к бутылке с водкой. — Разрешите вам налить, Николай Степанович?

Николай Кораблев смешался, не зная, что ответить: сказать, что он не пьет, генералы могут подумать: «Ну вот, приехал святитель», — сказать: «Наливайте», а вдруг те начнут так хлестать, что я не выдержу». Так ничего и не сказав, он приблизил к себе наполненную водкой рюмку и посмотрел на Макара Петровича, думая: «Да-а. Этот может в себя много влить».

Макар Петрович налил и в свою рюмку, затем заткнул бутылку пробкой и поставил на старое место.

— А чего ж… хозяину? — вмешался Николай Кораблев.

— Анатолий Васильевич не пьет, бросил, — выходя из-за перегородки и садясь за стол, ответила Нина Васильевна. — У него есть свой напиток, — и подвинула к Анатолию Васильевичу бутылку с витамином «С».

Не принимаю, — сказал Анатолий Васильевич. — Но как только гитлеровцев расколотим, так и напьюсь.

— Тю-ю-ю! — так же, как и он, воскликнула Нина Васильевна.

— Да. Вдребезги расколотим, и я вдребезги напьюсь.

Обед был хороший, приготовлен по-домашнему. За столом хозяйкою оказалась действительно Нина Васильевна. Она зорко следила, кто что ест, как ест, у кого и что на тарелках, то и дело подкладывала, особенно Макару Петровичу и Николаю Кораблеву. Макар Петрович ел аппетитно: у него на зубах все хрустело, как на жерновах. Анатолий Васильевич ел мало и больше пил витамин «С». Нина Васильевна, сдерживая досаду, сказала:

А ты меньше кислого, Толя. Вредно это тебе.

Витамин вредно? Впервые слышу. Ну, не буду, — и он с сожалением отодвинул бутылку с витамином.

А Нина Васильевна сделала замечание Макару Петровичу, который стал есть с ножа.

Не журите вы меня, Нина Васильевна: институт благородных девиц не окончил.

А вы не сердитесь. Встретитесь с союзниками — с американцами или с англичанами, — да вот так с ножа при них, и скажут: «Ну и генерал!»

Ничего не скажут, — решительно отбросил Макар Петрович. — Это мы им скажем: «Мы дрались, а вы только рукава засучали».

Последнюю пуговицу на солдатскую шинель пришивали, — добавил Анатолий Васильевич. — Мы же в Германию придем победителями, а победителей не судят.

Судить не будут, а осуждать за утлом будут, — не отступала Нина Васильевна.

Снова раздались три оглушительных взрыва. Часы остановились. Электрическая лампочка под потолком закачалась, как при землетрясении. Даже стол и тот как-то сдвинулся с места. А Николаю Кораблеву показалось, что взрывы разразились где-то позади него, и он уже ярко представлял себе, что вот летит осколок огромнейшей величины, и осколок этот сию же секунду всадится ему в спину. По телу побежали холодные мурашки, ноги одеревенели, и он посмотрел на всех, ожидая, что все кинутся в стороны, но Галушко пояснил:

Они же, товарищ генерал. Перенесли огонь левее.

Знаем ведь, — Анатолий Васильевич недовольно отмахнулся и, продолжая обед, добавил, как бы рассуждая сам с собой: — Чудаки. Видно, нацелились на переправу и промазали. Да разве за тридцать километров попадешь? А? Макар Петрович, пугают?

Угу, — ответил тот, аппетитно похрустывая хлебную корочку.

Глядя на них, успокоился и Николай Кораблев. Он посмотрел на пятый, свободный, обеденный прибор и подумал: «Значит, кто-то еще должен быть. Может, Галушко? Но вряд ли генералы допустят его к своему столу: субординация», — и хотел было спросить, для кого предназначен пятый прибор, но в эту минуту Груша подала чай, а Анатолий Васильевич весь встрепенулся. Лицо у него стало хитроватое и озорное. Обращаясь к Макару Петровичу, он с тяжким вздохом произнес: