Иван Строд - В якутской тайге

В Якутск с донесением отправили двух красноармейцев на лыжах — Алексея Вычужина и жителя д. Петропавловское Сергея Мирушниченко, хорошо знавшего тайгу и обещавшего пройти без дороги. Для легкости нарочных вооружили только наганами и парой гранат. Вместе с разведкой они прошли верст семь — восемь, потом свернули с дороги и пошли целиной.

Несмотря на принятые меры предосторожности и на то, что гонцы вышли ночью, белые их все-таки обнаружили. Пять вооруженных пепеляевцев-лыжников гнались следом за ними целых сто верст и на третий день чуть не захватили, когда у одного из красноармейцев сломалась лыжа.

Усталые бойцы зашли в населенный пункт, чтобы сменить лыжи, а заодно немного передохнуть и покушать горячего. Здесь было всего две юрты. Зашли во вторую, дальнюю. Хозяин, узнав, в чем дело, сразу же принес несколько пар лыж и предложил выбрать, какие понравятся, а хозяйка занялась самоваром.

Не прошло после их прихода и пятнадцати минут, как к другой юрте подъехали пять человек. Они зашли в юрту, спросили хозяина, не видел ли он двух красных на лыжах.

— Как же, как же, — ответил тот. — Они были у меня на дворе полчаса назад. У одного была лыжа поломана. Они взяли у меня коня, сани и уехали, даже чай пить не стали.

— А, черт возьми! Мы думали, тут их захватим. Они версты три пешком по дороге шли. Кони у тебя есть?

— Есть, да только в тайге. К вечеру приведу, обождите.

— Зачем нам вечером твои кони? Тоже сказал! До старости лет дожил, а ума не нажил. Нам сейчас надо. Сходи к соседу, узнай, может, у него кони дома. А мы пока чайку попьем.

Якут прибежал во вторую юрту и все рассказал нашим. Те живо собрались и потихоньку ушли.

Лошадей, конечно, «не оказалось» и у соседа. Белые прекратили преследование, и наши гонцы дальше шли спокойно…

Проводив Вычужина с Мирушниченко и тщательно осмотрев ближайшую местность, разведчики возвратились и сообщили, что все дороги свободны и на семь — восемь верст вокруг белых нигде нет. Это нас и обрадовало и озадачило.

Сначала кое-кто высказал предположение, что, наверное, к Амге подходят наши из Якутска и Пепеляев бросился им навстречу, оставив нас в покое. Но, поразмыслив, мы решили, что это военная хитрость. Пепеляев нарочно открыл ловушку, пытаясь выманить нас из укреплений, чтобы напасть в удобном для него месте и разбить отряд. Но если бы мы даже не догадались, что это хитрость, все равно остались бы на месте. Нам не на чем было двигаться, нас обременяли раненые, и мы не знали, куда двигаться, так как не имели связи со своими.

Пока же мы усилили сторожевое охранение, разобрали один амбар на дрова и снесли во двор. Кроме того, срубили десятка три деревьев и положили их впереди окопов, верхушками в сторону противника. Получилось нечто вроде засеки, правда, довольно жалкой и ненадежной. Но для наступающего иногда даже слабое искусственное препятствие кажется трудно преодолимым и действует на психику. На этот раз так оно и получилось. Наша засека издали показалась противнику серьезной преградой, он с ней посчитался и занес ее на свою схему, как серьезное препятствие.

Поняв, что выманить нас не удалось, пепеляевцы возвратились. Часов около двенадцати ночи их разведка вошла в соприкосновение с нашими караулами. Завязалась перестрелка и так и не утихала всю ночь.

Противник решил перед решительным наступлением измотать нас морально, не дать отдыха, держать все время в напряжении. Но и это ему не удалось.

Мы только усилили одним взводом и двумя автоматами Шоша сторожевое охранение. В окопах же дежурил попеременно только один взвод. Остальные бойцы отдыхали.

Перед рассветом разведка белых отошла. Ночь приближалась к концу. В сгустившуюся предутреннюю темь большими белыми заплатами вкрапливался туман. Мороз крепчал. Часовые в караулах легонько пристукивали ногами, терли рукавицей щеки, носы.

— Ну и холодище! — шепчет часовой.

— Ничего, это нам не впервые, не такой видывали, — также шепотом отвечает товарищ. — Вот в двадцать втором году так до шестидесяти градусов доходило, и то ничего — выжили. А сегодня не больше сорока будет.

— Сейчас покурить бы. Страшно охота.

— Пожалуй, закуришь тут. Черт их батьку знает, где они! Может, совсем близко. В лесу да в тумане далеко не увидишь.

— А наступать они сегодня наверняка будут.

— Непременно. Пепеляев на Якутск торопится, а мы его задерживаем.

— Тс-сс… Кажется, идут! Слышишь?

— Да. А может, это свои из Якутска подоспели? Окликнуть надо бы.

— Кто идет?

Бах! Бах! Бах! — ответили выстрелы. Пиу-пиу-пиу — пропищали быстрые невидимые пули.

— Может, опять разведка?

— Какой черт разведка! Смотри! Цепь идет…

Не дальше как в двадцати — тридцати шагах впереди караула сквозь белую пелену тумана смутно виднелись черные силуэты людей.

Караулы, отстреливаясь, начали отходить к юрте, и через несколько минут все уже были во дворе.

На этот раз наступлением белых руководил сам Пепеляев. Стремительным натиском всех своих сил со всех сторон он надеялся быстро добиться победы.

Рота и пулеметная команда были уже в окопах. Эскадрон остался в юрте в резерве, готовый в любую минуту оказать им поддержку.

Предутреннюю тишину разорвала предостерегающая дробь наших пулеметов. Навстречу белым окоп громыхнул огненной вспышкой залпа. Потом началась дробная разноголосица выстрелов. Падали идущие впереди одетые в полушубки люди, а на смену им шли другие. Лесная опушка выбрасывала на Лисью Поляну все новые и новые цепи. Не обращая внимания на потери, оставляя позади себя убитых и раненых, белые напористо лезли, подгоняемые и ободряемые офицерами.

Стоны раненых, свист пуль, треск винтовочных выстрелов и пулеметных очередей, крики «ура» — все смешалось в яростный неумолчный шум.

Два раза пепеляевцы подходили на тридцать — сорок шагов к нашим окопам и оба раза откатывались назад.

Рассвело. Теперь стали хорошо видны атакующие цепи белых. Они отошли на опушку и оттуда открыли сильный ружейный и пулеметный огонь. Минут через сорок предприняли новую атаку, и опять неудачно. До часа дня атаки чередовались с обстрелом, и каждый раз пепеляевцы вынуждены были откатываться назад.

Наконец противник приостановил наступление и залег в лесу, за амбаром, в березняке. Только пулеметчики белых, заметив у нас малейшее движение, открывали огонь, да изредка слышались хлопки винтовочных выстрелов.

Наступила короткая передышка. Часть красноармейцев, обутых в ботинки, поморозили ноги. Самому жарко, с лица льет пот, а ноги без движения стынут. Люди с самого утра ничего не ели, и голод на морозе давал себя чувствовать особенно сильно. Организм расходовал много тепловой энергии и требовал пищи.